В сердце леса

После полудня Аруйаве совсем пал духом. За все это время нам ничего не удалось выследить. Потом он определил по крику птицу жакубим — она сидела прямо над нами. Я спустил курок, но промахнулся. У меня было ружье 12-го калибра, до птицы было двадцать ярдов. Аруйаве проникся ко мне презрением.

На обратном пути мы шли через болото, которое обдавало нас жаром, как лесной пожар. Аруйаве шел сзади. Я слышал, как в желудке у него бурчало.

— Я голоден, — сказал он.

— Это хорошо, — осторожно ответил я. — Значит, ты с аппетитом поешь рыбу.

— Я больше не люблю рыбу. Женщина, которая готовит мне, сердится. — Помолчав, он сердито добавил: — Ты не убил для меня жаку.

— А ты не убил обезьяну.

— Я убил обезьяну, — возразил он, — но она убежала.

— Значит, и я убил жаку, но она тоже убежала.

Мы молча дошли до Васконселоса. На другое утро Аруйаве ушел в деревню трумаи. Я так и не видел больше маленького мальчика, который должен, был стать «настоящим бразильцем».

Вскоре мне пришлось распрощаться с Васконселосом.

Глава X В КОНЦЕ АВГУСТА

В последних числах августа на нашей посадочной площадке приземлился самолет. У. экипажа было несколько свободных дней, и летчики захотели провести конец недели в Васконселосе.

Получив разрешение Клаудио, они стали располагаться. Из самолета извлекли гамаки, мешки и ящики. Хижина, в которой обычно было тихо, заиграла яркими красками, в ней оживленно зазвучали незнакомые голоса. У гостей оказался радиоприемник, и впервые за весь месяц мы услышали музыку. У летчиков был свой повар, особая пища, конфеты, лимонад, шоколад, вермут. Один из них прихватил с собой гитару; другой, похожий на исполнителя популярных сентиментальных песенок, пел низким голосом, точно рыдая, и склонялся к самому лицу слушателей, улыбаясь при этом, словно позировал фотографу. Летчики ловили рыбу и купались в Туатуари; играли в футбол на желтой раскаленной земле. Повсюду слышны были их голоса и взрывы смеха.

Кто бы мог поверить, что летчики военной авиации отлично подражают индейским танцам? И кому бы пришло в голову, что они умеют стрелять из лука? Была объявлена фиеста[28]. В Васконселосе танцевали.

Первым покинул хижину ручной голубой макао; сидя на верхушке дерева, он ворчал, словно потревоженный епископ в лондонском клубе. Его подстрелил один из наших гостей. «Посмотрите, кого я подбил на охоте — арара!» Индейцы свернули гамаки и ушли спать в другое место; Клаудио уединился в хижине-лазарете. В середине второго дня пребывания летчиков я нацедил полканистры бензина и позвал с собой в поездку двух охотников аветийцев — Акуэте и Калуану. Когда мы сталкивали на воду лодку, к нам подошел Пиони — мальчик из племени кайяби. У него тоже голова шла кругом, и он хотел присоединиться к нам.

В ту ночь мы расположились лагерем на левом берегу Кулуэни, где обычно ловят рыбу воины трумаи и где они сделали между деревьями нечто вроде грота. Пользуясь двумя ветками, как пружинами, они накрепко притянули к берегу каноэ. Калуану настолько восхитило это приспособление, что он десять минут стоял в грязи возле берега, поднимая огромные волны, чтобы испытать его надежность.

В сумерках мы наловили рыбы и не спеша пожарили ее на костре. Позже, при бледном свете луны, мы отправились на реку разыскивать черепашьи яйца. На плотно слежавшемся прибрежном песке виден был тонкий рисунок черепашьих следов. Черепахи вылезали из воды и рыли в песке ямки. В каждой из них мы находили по дюжине жемчужных яиц; под лучами солнца яйца жили своей интенсивной жизнью, пока в один прекрасный день из них не вылуплялись черепашки. Очутившись на свободе, они устремлялись к воде.

Пиони и Акуэте стали извиваться во все стороны, подражая гимнастическим упражнениям караиба. Они до изнеможения хохотали, кувыркаясь в бархатистом песке. Мне пришли на ум неуклюжие свиноподобные животные — тапиры. У них из всех животных наиболее бедное воображение, но даже их привлекает вода и лунный свет. Они играют и резвятся на берегу реки, не подозревая, что легко могут стать добычей охотника.

Здесь, на песчаном берегу Кулуэни, легкий ветерок навевал сказочные легенды, доносил до меня голос неведомых безлюдных пространств, рассказывал об удивительных вещах, неизвестных в городах к востоку отсюда. Но, как всякая дикая красота, ночь была неприветлива и холодна.

Пришлось вернуться в укрытие среди деревьев, где можно было согреться у костра.

Я положил на лезвие ножа маниоковой муки и испек ее в пламени — после этого она Становится совсем другой на вкус. До меня доносилось бормотание индейцев, лежавших в гамаках.

Пиони произносил слово по-португальски — этот язык знали все трое, — а затем приводил его эквивалент на кайяби. Двое других слушали и говорили соответствующее слово на авети. То был поистине неисчерпаемый предмет беседы, и она плавно и непринужденно текла до тех пор, пока не было упомянуто название какой-то птицы, после чего Пиони стал рассказывать необычайно сложную легенду, понять которую было совершенно невозможно. Тем не менее птица эта имела какое-то отношение к богу.