В сердце тьмы

Тогда я понял, что в его глазах – я уже не ребенок. Едва я ухватился за конский хвост, как животное потянуло меня в ледяную воду. Та была ужасно холодной, казалось, что она обжигает. Мешок колыхался и мотался подо мной, словно живое существо, которое любой ценой желает освободиться. Яростно ревущая вода заливала уши и глаза, вливалась в нос и рот, когда я пытался дышать, то захлебывался пеной. Мешок чуть передвинулся, и я вдруг оказался в ледяной, прошитой сиянием солнца бездне, среди множества пузырьков, слыша бульканье и странно резкое постукиванье копыт плывущего коня, когда тот время от времени чиркал о верхушки камней.

Мои легкие горели в агонии, но глаза смотрели на странный, скрытый мир, который казался невероятно красивым.

Мне удалось перевернуться и всплыть, но я не набрал воздуха, а лишь захлебнулся кашлем, потом снова очутился в изумрудном свете реки, а мой собственный крик звучал как стон морского чудовища.

Я не выпустил конский хвост из рук даже когда тонул.

С чувством сожаления, что умираю так глупо, в реке, а вместе со мной умирают все кирененцы, и Вода не перейдет теперь через свой мост.

Смерть была бесконечным мигом болезненной, мокрой темноты.

А потом я снова жил, переброшенный через колено одного из следопытов, выблевывая из себя и выкашливая целые ведра воды.

– Если хотел пить, нужно было просто сказать, – вежливо заметил Сноп. – Нет смысла выпивать всю реку.

Я хотел проворчать что-то в ответ, но не мог перехватить дыхания.

Кое-как попытался встать на ноги, но был настолько изможденным и замерзшим, что сумел лишь бессильно сесть. Последний из следопытов, ждавший на том берегу, отвязал веревку, препоясался нею, а потом вошел в воду и позволил перетянуть себя на другую сторону.

С момента, как мы встали над берегом каменистой, ревущей реки без моста и брода, до того мига как снова оседлали лошадей, свеча сгорела бы не больше чем на палец.

Но прежде чем двинуться дальше, мы прошли через уже знакомый мне ритуал. Окурили тела, с ног до головы украсили себя знаками святых формул и только затем надели буро-коричневые, свободные одежды следопытов, обшитые кусочками сетей и украшенные бурыми и серыми тряпицами.

Потом снова начался марш. Солнце закатывалось, а мы ехали каменистыми тропами меж скал, отбрасывающих длинные тени, меж странных, словно небрежно насыпанных гор, что вставали вокруг и почти обнимали нас.

Я полагал, что мы станем идти всю ночь, но один из следопытов нашел укромное место в изломе скал, где мы расседлали лошадей.

– Встанем на постой, – заявил Сноп. – Прежде всего, из-за ройхо, но и потому, что здесь нет людей. Небольшой огонь должен гореть до самого рассвета. Первая стража – Бенкей, вторая – я, третья – Н’Деле, четвертая – Крюк. Подожгите зелья. Мы снова должны окурить себя.

Сумерки опустились быстро, наполненные таинственными шорохами, тенями и звуками ночных птиц.

Вокруг лагеря Крюк растянул веревку и повесил на ней молитвенные флажки, которые мы получили от Мрака.

Лишь когда мы сели вокруг небольшого костерка, следопыты откинули капюшоны, растирая пропотевшие, красные лица.

Один из них, должно быть амитрай Бенкей, расшнуровал мешок и выдал каждому по две полоски сушеного мяса, кусочек сыра и четверть буханки хлеба. Баклага разведенного пальмового вина пошла по рукам, а в углях булькали тигли с отваром. Все происходило в полной тишине.

Никогда ранее я не боялся ночной темноты. Может, лишь когда был ребенком. А нынче чувствовал себя так, словно мне опять несколько лет. Но боялся я не рассказов об упырях. На этот раз я просто знал, что может скрываться во тьме. Знал, что там притаился настоящий упырь, и сомневался, что его смогут задержать наши покрытые знаками желтые и красные флажки или запах благовоний.

Сноп не назначил стражи ни мне, ни Брусу, но я полагал, не сумею сомкнуть глаз. Я ошибался. Сразу после скромного ужина кебириец вытащил из своего багажа небольшой барабанчик и, держа его на коленях, принялся легонько выбивать ритм, выводя себе под носом монотонный распев. Это была очень тихая песня, думаю, что и за пару шагов ее было бы не услыхать; никто не отличил бы ее, стоя за скалами, от звуков, издаваемых ночными птицами.

– Это молитва к его надаку, – прошептал Крюк. – Отгоняет упыря. Ройхо – одна из немногих вещей в мире, которых мы боимся. Каждый из нас убил слишком много людей.

Я вытянулся, укутанный одеялом, пытаясь распрямить ноющие ноги, а потом засмотрелся на крохотные язычки пламени. Хватило нескольких ударов барабана, а рдяное пятно света начало двоиться у меня в глазах, и я неожиданно заснул, словно потонув в черной реке.