В шаге от краха

Жена с детьми уехала. Квартира была пуста и неуютна. Да и он всерьёз стал опасаться за свою жизнь. А в министерстве ему было и проще, и лучше жить. И теперь свой кабинет он называл «домом», вызывая у своих подчинённых противоречивые чувства. Одни недоумевали по этому поводу, другие уважали. Ему же было наплевать как на тех, так и на других. Зато всё рядом: и деньги, и власть.

Сегодня было уже восьмое апреля. Время шло, время летело. За предыдущие дни он сделал очень много, или думал, что очень много. Но не всё зависело от него.

Шестого апреля пришлось участвовать в похоронах жертв революции. В них принимало участие всё руководство Временного правительства и все члены Петросовета. Люди стояли мрачные и хмурые. Может, кто-то и притворялся, но Керенскому было тоже грустно. На Марсовом поле с почестями похоронили пару десятков человек, а сколько их осталось лежать в канавах и в Неве, сосчитать было невозможно. Но это же не жертвы революции, их не надо считать. Пусть гниют в воде или в наскоро вырытых могилах.

Похоронные мероприятия были грандиозными. В одной только манифестации приняло участие до миллиона человек, включая весь Петроградский гарнизон.

Это было даже не скорбное провожание убитых, а торжество победившей революции. Кто-то этого не ожидал, кто-то об этом мечтал всю жизнь, но большинство людей были растеряны. Рухнул знакомый миропорядок, рухнуло всё, что до этого казалось привычным и незыблемым, а что они получили взамен — непонятно.

Потом начался митинг, но Керенский не стал на нём говорить революционную речь. Слишком много было желающих это сделать, и его слова на фоне всех остальных были бы сильно смазаны и обыденны. Достаточно было и того, что, подойдя к братской могиле, он застыл возле неё, и, как и Гучков до него, опустился на колени.

Грязная жижа, из перемешенной со снегом земли, мгновенно просочилась сквозь пальто и брюки, охолодив ноги мертвенным холодом. Сердце ёкнуло под взглядом многотысячной толпы. От него ждали слов, молитвы, ещё что-нибудь! Но вместо всего этого он внезапно закрыл лицо руками и зарыдал навзрыд, вспомнив, как попал в этот мир, и как ему сейчас было одиноко.

Он рыдал словно ребенок, взахлёб, не стыдясь своих слёз, потому как сейчас они были более, чем уместны. Можно даже сказать, что необходимы. Его плечи пошли мелкой дрожью, сотрясаемые бурными рыданиями. И толпа людей, собравшихся на похоронный митинг, оценила это.

Со всех сторон послышались изумлённые вздохи и сочувствующие реплики. Женщины, увидев такое явное проявление чувств, тоже зарыдали, судорожно всхлипывая и прижимая к глазам обрывки материи, платочки или просто полу своей юбки и платья. Мужчины сгорбившись, смотрели в землю, скрывая чувства или украдкой вытирая редкую скупую слезу. Все стали словно одна большая семья, охваченная единым горем.

В общем-то, не произнеся даже единого слова, он смог многое сказать. Интуитивное понимание момента подсказало самое правильное решение, дав ему ещё один козырь против своих конкурентов.

Толпа собравшихся на траурный митинг людей зашелестела разными голосами.

— Кто это?

— Керенский! Керенский! — еле слышно понеслось со всех сторон.

— Смотри, как переживает, как убивается человек. Горе народное ему к сердцу пришлось. Ну, за таким можно как за каменной стеной. Свой человек, свой в доску. До гробовой доски, что называется. Да…. Вот дела!

Выплакав все слёзы, Керенский одним скомканным движением шапки вытер влагу, выполнившую своё предназначение и, вроде как, ничего не видя перед собой, подошёл к членам Петросовета, изумлённо косившимся на него. Слегка подвинув Чхеидзе, он застыл соляным столбом, терпеливо дожидаясь окончания церемонии и последующего за ним митинга.

— Сильно, Александр Фёдорович! Сильно ты переживаешь за людей, — негромко сказал ему Чхеидзе.

— А как иначе, ради них и живём! — громко и хрипло проговорил Керенский, не глядя ни на кого. Но его услышали не только члены Петросовета, но и люди из толпы, стоящие достаточно близко.

Сам кабинет министров Временного правительства группировался отдельно от конкурирующего за власть органа и несколько угрюмо наблюдал за тем, как Керенский общается с Чхеидзе. Но поделать они ничего не могли. Никто из Временного правительства не принадлежал к социалистическим партиям, и оттолкнуть от себя Керенского означало для них потерю лица и доверия народа, который и так уже не сильно воспринимал их как власть, в отличие от Совета солдатских и рабочих депутатов.

После возвращения с траурного митинга было много разговоров, мелких дел, разбирательств и прочей необходимой суеты. В тюрьму больше съездить Керенский не успел. Ему неожиданно позвонил Председатель Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве Николай Константинович Муравьёв. Председатель ЧСК обладал правами его заместителя, и игнорировать такую фигуру Керенский не мог.

— Александр Фёдорович, — вежливо обратился к нему Муравьёв. — Нам надо с вами обязательно переговорить.

— Так за чем же дело стало? Давайте разговаривать! Или вы хотите лично?

— Да, обязательно лично.