В шаге

– Чего объясняешь очевидное? Да, он погиб, но своей гибелью спас сотни тысяч человек!.. А вот остановить или замедлить испытания – это дать умереть всем тем, кого ещё можем спасти!..

Все молчали. Подошли наши женщины, Ежевика и Виолетта вытирают слезы, мордочки заплаканные.

Фауст сказал трезво:

– Шеф, для всех это потеря. Кот Баюн был друг и… специалист. Но, шеф, зато разом отсекаем, как неперспективный, этот сектор неокортекса. Теперь и я уверен, что нужно в соседний… Там скопления нейронов меньше, зато упорядоченнее. Кот Баюн всё же продвинул наши исследования!.. Он шахид науки.

Влатис сказал быстро:

– Да-да, он сократил исследование на несколько недель, а то и месяцев!.. Он не напрасно… Давайте думать так, а не то, что у нас катастрофа, человек погиб… Он не погиб, а отдал жизнь… чтобы шли быстрее и спасли жизни многим, кто, как он, ждёт помощи!

Влатис тяжело вздохнул.

– Вечером останемся после работы, помянем его душу. Ладно, как выгонят, зайдём в кафе. Заодно и прикинем, по какой тропке двинемся… рванёмся в его честь и его память! А сейчас расходиться, нечего жужжать зазря. А то от обязательных слов, пахнущих официальщиной, начинает подташнивать.

Анатолий обвёл нас странноватым взглядом, так разве что глядел Господь на то стадо, что сотворил на пятый и шестой дни.

– Мы страдаем, – сказал он негромко, – но мы же знаем, что в ретроказуальности нас обязательно воскресят!.. До последнего атома такими, какие сейчас, а уже потом сами перестроим себя, как восхочется и как не противоречит этическим принципам…

Фауст при слове «этические принципы» поморщился, а у Бера рука дёрнулась, словно бы к пистолету.

Ежевика сказала быстро:

– Да-да, его обязательно воскресят!..

– Всех нас воскресят, – уточнил Анатолий непривычно мягким голосом, всё-таки говорит с женщиной, а они все дуры, – и будем вместе с потомками перестраивать вселенную… Потому давайте сейчас вернёмся к работе! Чем лучше её сделаем, тем быстрее приблизим будущее и обязательную ретроказуальность времени…

И всё-таки, как не загружаем себя работой, но тень погибшего Баюна словно витает по зданию, проходит через стены из лаборатории в лабораторию. Кто-то её видит, кто-то нет, но почти всякий темнеет лицом, хмурится, опускает голову.

Фауст сказал вроде бы ни с того ни с сего, как будто продолжая прерванный разговор:

– Вот и упёрлись в сложный этический вопрос. По логике, должны бы остановить сами. До команды сверху.

– По логике, не должны и начинать, – возразил Влатис. – Но мы начали, в наших руках жизни людей. Как на войне один отряд на прорыв, чтобы основной массой ударить в другом месте!

– Сейчас не война.

– Ещё какая! Человек вообще воюет всю жизнь! Даже когда вроде бы и не воюет. И другой жизни у нас пока нет… Надеюсь, у вас колебания не из-за трусости?

Фауст сказал со вздохом.

– Ладно, убедил. Хотя нас убеждать не надо. Если что, все сядем на одну скамью в Гааге.

– История нас оправдает, – гордо сказал Влатис.

– Как Галилея, – согласился Бер. – Через пятьсот лет.

Анатолий напомнил:

– Кот Баюн сам просился на эксперимент. Настаивал! Хотя его предупредили о невысоком шансе. Но, ребята, командующий не сам идёт в атаку, других посылает вот так на верную смерть… Такое ещё тяжелее.

– В благополучное время живём, – обронил Влатис. – Потому и законы… для благополучных. Но мир идёт вразнос. Потому не будем жевать сопли, я следующий!.. Шеф нам ещё нужен.

Фраерман сказал мрачно:

– Чуть подправлю код и… давай спасай мир!.. Поставим памятник рядом с мышью. Только помельче. Всё-таки мышь была первой.

Влатис подошёл тихонько, дёрнул за рукав.

– Шеф, – сказал он тихо, – как оформили?

Я сказал зло:

– Кровоизлияние в мозг, что ещё?.. Это ему грозило с каждым днём всё сильнее… вот и случилось. Если что, военные прикроют. Ты наш главный медик, оформи бумаги, чтобы комар носа не подточил. Семье пособие.

– У него её нет.

– Я имею в виду родителей… Тоже нет?.. Тогда всё проще. Главное, чтобы этики не пронюхали и не начали копать. То-то радостного визгу будет!

Его лицо из скорбного стало злым и серьёзным.

– Да, этот Константинопольский шанса не упустит. Цепкий, как энцефалитный клещ. Может добиться, что наш институт вообще закроют!.. А нас по лагерям валить лес для повышения этики и нравственности.

– Ну, до этого не дойдёт. Хотя если работы остановят, то всё равно жизнь кончена, в самом деле можно в лес.

Вечером, когда добрался до квартиры, Ежевика там уже хозяйничает на кухне, ко мне повернулась со сковородкой в руках, но смотрит с открытым ртом, как воронёнок в ожидании вкусного червячка.

– Говорят, – спросила она тревожным шёпотом, – ты хочешь быть следующим?

Я ответил с неудовольствием:

– Вообще-то я и должен был быть первым. Раз у нас нет времени на поэтапные опыты с мышами, свинками и приматами, то первым должен тот, кто отвечает… если следовать этическим принципам Средневековья.

Она взглянула с ещё большим изумлением.

– Этическим?

Я двинул плечами.

– То, что не разглагольствуем насчёт этики на каждом шагу, не значит, что не следуем. Скорее, наоборот. Для многих этика просто завеса для махинаций и жульничества.