В шаге

– Именно самый лучший из них, Анатолий! Которого слушается даже ГИИ, что рулит вселенной, а сейчас ретроказуально организовывает массовое вымирание динозавров, чтобы расчистить дорогу млекопитающим, ибо Анатолий Шестидесятый всё же начнёт с млекопитающего, а уже потом станет царём всех вселенных и прочих миров…

Анатолий сказал брезгливо:

– Да что вы о таких мелочах? Неужели вам недоступны высшие сферы разума, где ретроказуально смешиваются в величайшую симфонию все струны вселенной и будущие прорывы в неведомое?

Уткин спросил:

– Шеф, что он несёт? Что такое симфония?

– Работайте, – велел я и вышел из помещения.

В этот раз Ежевика просто-напросто загородила мне дорогу, сердитая и взъерошенная, бросила, как тяжёлый камень, гневный взгляд мне в лицо.

– Да что с тобой? – спросила она непонимающе, словно бы и не было этих чёрных дней, когда жить не хотелось. – От тебя просто искры летят!

– Работаю, – ответил я.

Она сказала рассерженно:

– Все работают. Но от тебя такой злобой несёт… Это из-за Константинопольского?.. Да ты ещё старомоднее, чем он!.. Подумаешь, я побыла с ним одну сраную недельку!..

– Месяц, – уточнил я, не стал уточнять, что месяц, шесть дней и восемь часов, это выдаст во мне страдальца типа молодого Вертера, – но не важно, понимаю, для вас время летело. Счастливые часов не наблюдают, слыхивал. Извини, меня ждёт работа.

Однако ноги повиноваться отказывались, я сцепил челюсти и заставил тело выйти из оцепенения, но едва сделал шаг, она догнала и ухватила за рукав.

– Стой!.. Ты чего? Ты не должен на меня за это… сердиться!

– Я не сержусь, – ответил я кротко. – Ты свободный человек. Как, кстати, и я.

– Ты же говорил, мы связаны незримой нитью…

– Ты её порвала, – напомнил я. – С лёгкостью ну просто изумительной. Как летающий слон сеть паука-индосинца.

В её лице что-то изменилось, я дёрнул рукой, освобождая рукав. Получилось, как показалось, излишне резко, зато освободился, а Ежевика осталась на месте, я чувствовал, как непонимающе смотрит вслед.

Да что тут не понимать, всё же понятно, хотя и неясно, чего вдруг взбеленился. В нашем мире, где не осталось устойчивых пар, разве что у стариков и в каких-то сектах, это норм, когда отношения редко длятся больше недели. Чаще всего это одноразовые, как секс или посещения кинотеатра.

Едва вошёл в свой кабинет и опустился в кресло, сердце вон как колотится, на экране возникло хорошенькое личико Ксюши, сказала торопливо:

– Шеф, к зданию прёт автомобиль Константинопольского!

Я буркнул:

– У нас ему делать нечего. Наверное, мимо…

– Вряд ли, – возразила она, – у меня все его маршруты на карте… вот уже сворачивает… да, через пару минут будет у подъезда!

– Да чёрт с ним, – сказал я зло. – Везде ждёт отлуп. Это меня положение обязывает быть вежливым… Но и у меня бывают красные линии.

Она сказала быстреньким льстивым голоском:

– Вряд ли будет размениваться на сотрудников. Так что будьте готовы.

Минут через десять я со своим чёртовым слухом уловил его шаги ещё на лестнице, потом он долго шёл по коридору, наконец перешагнул порог так, словно вошёл в тронный зал, который его не только по праву рода, но ещё и по заслугам.

Я стиснул челюсти, так восхотелось двинуть в эту самодовольную рожу со всей дури, а ещё лучше подкованным сапогом, пусть даже я в кроссовках.

Он изобразил вежливую улыбку, но вежливую по этикету, так чтобы сквозь неё отчётливо читалось недружелюбие, дескать, не стану врать, вас не люблю, но мы же интеллигентные люди…

– Здравствуйте, Артём Артёмович, – сказал он.

Я ответил холодно:

– Вы хотя бы предупреждали о своих визитах, Адриан Порфильевич…

– Парфентьевич, – уточнил он, – если предупреждать, к моему приезду весь институт окажется пустым, а входные двери заперты.

– Вы себя переоцениваете, – заметил я сухо. – Чем обязан?

– Надеюсь, – произнёс он бархатным голосом, – не слишком оторвал от важных дел?

– Оторвали, – ответил я сухо. – Но, если коротко, сделаю для вас минутный перерыв. Вы же предпочитаете вживую или это голография?

Он приятно улыбнулся, мол, шутку понял, хотя и слишком технологическая, а значит, не совсем приемлемая для воспитанного человека.

– Дело, – ответил он, чуть приглушив голос, – скорее, личное. Я присяду?

В груди больно кольнуло, надеюсь, просто межрёберная невралгия, а не сердце, личное может быть только связано с Ежевикой.

Я указал взглядом на стул по ту сторону стола.

– Изволяйте. Или извольните, как там у вас, дворян, выражаются.

Он присел, ровный и с прямой спиной, ответил тем же светским тоном:

– Я не слежу за родословной, хотя вы угадали, у меня длинный род благородных предков. Но я не ради выяснения корней…

Голос его вроде бы чуть дрогнул или же изменил тональность. Вообще что-то в лице не совсем так, глазные яблоки чуть-чуть погрузились в созданные для них пещеры, всего на какой-то миллиметр, но такое заметно, в уголках глаз проступили почти незаметные лучики морщин.

– Ну и хорошо, – ответил я с подчёркнутым нетерпением. – Говорите!