В шесть вечера в Астории

— Вечно на меня насморк нападает как гром с ясного неба, — сказала она, словно оправдываясь.

Да, но сейчас-то твое небо затянуто тучами, правда, бедняжка? Но когда-нибудь ты поймешь, что и беды, и несчастья бывают полезны. Радоваться да счастливым быть всякий дурак сумеет. А вот с достоинством встретить беду — для этого мобилизуется все лучшее, что в тебе есть. И постепенно, по чайной ложечке, в результате таких опытов накапливаются в человеке высокие качества.

Стараясь успокоиться, Мишь прошлась по кабинету, разглядывая коллекцию гравюр на тему революции 1848 года: студенты, обороняющие от императорских войск Карлов мост, пани Северова на баррикаде с ружьем в руке. А на последнем месте в ряду гравюр — обыкновенная репродукция «Таитянки» Гогена… Заметила ли Мишь, сколько у этой таитянки общих с нею черт? В другом углу Мишь погладила футляр виолончели, обвела взглядом фикус, доросший уже до потолка и согнувшийся под прямым углом, обрамив окно, и наконец обратила внимание на стопку тетрадей на письменном столе. Одна тетрадь была раскрыта, в ней — красными чернилами прописи.

— При виде этих тетрадей мне за вас страшно становится! — Мишь переменила тему разговора. — Как вспомню собственные тогдашние шедевры — просто жуть! Такая поденщина вроде бы недостойна вас! Не чувствуете вы себя иногда от этого несчастным?

Из соседней комнаты донесся скрип паркета, словно кто-то подошел вплотную к двери и подслушивает; дверь, однако, не открыли.

— Мой покойный отец, праведник и верующий — я, хоть и яблоко с этого дерева, но откатился довольно далеко, — Крчма невольно оглянулся на дверь, за которой стояла напряженная тишина, — был убежден, что человек рождается на свет не только для того, чтобы быть счастливым и довольным, но и затем еще, чтобы исполнять свой долг. Однако полагаю, что эти две вещи не исключают друг друга — тем паче что в количественном отношении они явно несоизмеримы. Например, я только что на какой-нибудь волосок разминулся с большим счастьем.

— Не понимаю…

— Представь, девочка, обо мне вспомнили на старости лет…

— Какое противное слово, и совсем к вам не подходит— старость лет! Что вы! — перебила его Мишь.

— Ну, скажем, в пожилые лета… подумали обо мне, предложили трехнедельную стажировку по французскому языку — на Ривьере. Думаю, такой чести удостоилось всего человек пять во всей республике. Докопались, наверное, что в свое время я написал монографию о Робере Десносе и перевел кое-какие стихи — тогда я, в самонадеянной молодости, еще и не подозревал, что вовсе не стану чешским «проклятым поэтом», а закончу правщиком школьных сочинений на родном и на французском языках.

— Но это же прекрасно, пан профессор! Когда едете?

— Не еду — Крчма снова покосился на дверь. Черт возьми, пускай Шарлотта хоть раз услышит, как я радовался этой поездке!

— Но вы же не упустите такой случай!

— Упущу.

Скрип паркета за дверью стал удаляться; Крчма выждал, — чтоб он совсем затих, не желая говорить пониженным голосом. Кусочком замши протер очки.

— Моя жена больна, как тебе, наверное, известно, — он показал глазами на оглохшую дверь. — Ей нужен уход, а главное — общество. Для этого у нее есть только я. Ходит к нам врач, участник нашего музыкального квартета, доктор Штурса, время от времени делает ей укол, а главное, успокаивает словами, полными веры. Он мог бы поместить ее в лечебницу на эти три недели, но Шарлотта и слышать не желает. У нее не просто страх перед больницей, а нечто вроде идиосинкразии.

— Но ведь это несправедливо!

— В сравнении с миллионами несправедливостей, ежечасно разыгрывающихся в мире, эта — самая меньшая.

Почему Мишь так на меня смотрит — или удивляется, что я не произнес все это громко, пока Шарлотта нас подслушивала?

— Л… а не мог бы кто-нибудь заменить вас на эти три недели? Например, я?

— Не понял.

— Скажем, на пару с Руженкой — она, я уверена, не откажет. Конечно, при условии, что ваша супруга будет к нам терпима. Я бы приходила побыть с ней с утра, Руженка — вечером, после работы. Я бы даже уколы отважилась делать, все-таки медичка четвертого курса, правда, второгодница — медицина дается мне, как алгебра кроту, — но подобные работы я во время практики выполняла не так уже неловко… И Мариан наверняка поможет при необходимости, он через три месяца диплом защищает… Я уж не говорю о Пирке — этот примчится по первому зову, да еще приволочет тележку с углем из тендера своего любимого паровоза…

Да, давненько меня никто так не поражал!

— Послушай, это же чепуха!

— Почему?

— Потому что это неосуществимо.

— Вы всегда нам внушали, что на свете очень мало действительно неосуществимого.

С удивлением ловлю себя на том, что топаю по комнате, как лев в клетке…

— Небо — это я-то от вас требую?! Я хочу, чтоб вы поехали на эту Ривьеру!

— Да образумься же ты, черт, не наседай на меня!

— Что вы на меня кричите?

— Потому что не могу я принять от тебя такой жертвы! Моя жена — человек, в сущности, больной, бывают у нее всякие настроения, что-нибудь сбрендит — она или ты, а я за полторы тысячи километров…