В шесть вечера в Астории

— Вы, верно, знаете — Навара мой протеже, — говорил Мерварт. — Тем более мне досадно, что у него такие неприятности; ведь он заслуживает только уважения за то, что так много трудится у нас, совмещая работу с учебой, но, помимо всего, это очень одаренный юноша… — Мерварт помолчал, рассеянно глядя на гипсовый бюст молодого Шопена. — Его, правда, ослепляет блеск современной аппаратуры, он переоценивает значение технических средств, ему кажется, что без электронного микроскопа и с места не сдвинешься, но в остальном он обладает почти всеми свойствами, которые я называю «пять пе»: фантазией, здоровым честолюбием, страстной увлеченностью — если надо, он простоит за экспериментом хоть три ночи подряд, забыв даже о своей девушке. И при всем том — что весьма удивительно в его годы — в нем уже теперь есть необходимая доза научного скепсиса, свойство сопротивляться мгновенному упоению, когда кажется, будто дело идет на лад…

Крчма с огорчением разглядывал мешочки морщинистой кожи под светло-голубыми глазами профессора.

— Ни одному из моих прежних помощников мне не удалось так рано привить убеждение, что самые многообещающие выводы ничего не стоят, пока они не доказаны рядом цифр, — продолжал Мерварт. — А у Навары я чувствую способность, которую назвал бы симптомом подлинно талантливого ученого: он умеет толковать незаметные на первый взгляд явления самым необычным образом. Мне будет грустно — а для него это станет катастрофой, — если нам придется расстаться: ведь Навара, при всей своей молодости, находится в самом продуктивном периоде. Он еще не так много знает, но именно в этом порой и преимущество:, обширная эрудиция, слишком большое количество заученных, затверженных истин могут у некоторых людей сильно ограничить способность к самостоятельному выбору в научной работе. Крчма вынул сигару, но от волнения забыл зажечь.

— Но почему вы должны расстаться? — спросил он, хотя по лицу его видно было, что он угадывает ответ.

Мерварт точными движениями тонких пальцев старого лабораторного практика скручивал для себя новую сигарку. Пирк поражался тому, до чего тонки его запястья, да и вся маленькая сгорбленная фигурка ученого совсем терялась рядом с Крчмой — и весит-то, поди, не больше пяти лопат угля, подумалось Пирку; зато до чего же весома сама его личность!

— Принято считать, что больше всех подкапываются друг под друга актрисы, соперничающие из-за ролей, но и в научном мире дело обстоит ничуть не лучше. А для ревнивых конкурентов нет более желанного случая, чем оплошность, допущенная коллегой, — тут-то и пытаются исподтишка мобилизовать против него партийную и профсоюзную организации и даже ученый совет. Я веду упорную борьбу за Навару, но не могу исключить, что даже моих сил будет недостаточно, чтоб удержать его в институте. Тут извечная проблема поколений: те, кто помоложе, ждут уже и моего ухода. Если Навару удалить из коллектива— который, я чувствую, стоит на добром пути к тому, чтобы продвинуть на маленький шажок наши возможности в лечении заболеваний крови, — то это будет означать не только потерю великолепного шанса для него самого, но и объективную потерю для общества. Мне нет нужды убеждать вас, что на борьбу с лейкемией вышли сотни исследователей во всем мире.

Даже наблюдавший за ними издали Пирк заметил, что Крчма выглядит как человек, у которого от волнения сильно забилось сердце.

— Но не может быть, чтоб талантливого человека подвергли наказанию, не только несоизмеримому с его проступком, но и влекущему за собой урон для общества! — Крчма повысил голос: всякий раз, как Роберт Давид сталкивается с несправедливостью, он тотчас вскипает. — Вся вина Мариана ведь только в халатности, которая обошлась бы без всякой трагедии, если бы та девушка по рассеянности или невнимательности — а может, и намеренно — не перепутала две одинаковые банки…

— Я, разумеется, того же мнения, коллега. Но будем исходить из реального положения. В первые дни переворота, когда решающая роль перешла к партии, невозможно было воспрепятствовать тому, чтобы в нее хлынули всякого рода люди с амбицией, намеренные с помощью партийного билета побыстрее сделать карьеру, дорваться до какой-нибудь, хоть малюсенькой, власти, чтобы как-то избавиться от комплексов, порожденных их бездарностью в науке. Неполных два года — срок слишком малый, чтобы отсеять таких, заменить их серьезными и бескорыстными работниками, кому важно само дело, а не личный успех или слава. Вы понятия не имеете, как против такого Навары сумеют действовать хотя бы наши вспомогательные силы — а это у нас преимущественно женщины, которых природа обделила и женским обаянием, и способностями к научной работе, — и чьим любовным порывом, быть может, когда-то высокомерно пренебрег Мариан… Я не говорю уж о куда более серьезных противниках, которые никак не примирятся с тем, что именно ему, а не им предоставляется шанс добиться успеха в области химиотерапии злокачественных болезней крови.