В шесть вечера в Астории

— Ничего я не сбрендю. Когда я что обещаю, то… Ну, а верховный надзор остался бы за вашим музыкальным доктором! Зачем же вы тогда, в Татрах, долбили нам, что все за одного, когда все это, оказывается, ерунда? Знаете что? Нынче эра добровольных бригад — мы создадим новое движение! После работы помогать больным — молодежный почин Миши Михловой и Ружены Вашатовой! Да о нас еще в «Младой фронте» напишут, путевками наградят в дом отдыха «Синяя борода»!

Ах, боже, до чего же позорно хрупок этот сосуд — человек! Я бывал только в Париже да в Бретани, и то до войны. И вдруг попасть на Лазурный Берег — какая честь! Да еще при том, что туристские поездки пока только мечта!

— Больше всего меня радует, что ты наша прежняя юная Мишь! Ценю твое предложение, но никуда не поеду.

Дверь отворилась, вошла Шарлотта. Как это мы не слышали ее шаги? И долго ли она опять стояла за дверью? Мишь поднялась с некоторой робостью.

— Вы, стало быть, хотите заботиться обо мне, барышня Эмма, — без всякого вступления проговорила хозяйка, словно давно сидела вместе с ними. — Но раз тебе представляется такая редкая возможность, — обратилась она уже к мужу, — пожалуй, надо это предложение принять. Думаю, мы с барышней найдем общий язык; впрочем, я постараюсь как можно меньше злоупотреблять ее любезностью.

Крчма мысленно покачал головой: может, мне это просто снится?..

— Но все ведь не так просто…

Однако выступление Шарлотты, кажется, понравилось Миши,

— И ничего тут нет сложного, пан профессор. Эти три недели у нас с вашей пани пробегут, как быстрая вода!

— А теперь извините меня, пойду немножко прогуляюсь.

— Ми…

— Ну, пан профессор, выпьем за то, чтоб все у нас удалось! — подняла рюмку Мишь, когда за пани Шарлоттой захлопнулась дверь.

Крчма, совсем потерявшись, тоже взял рюмку.

— За Мариана — он должен выпутаться из беды! — Крчма пристально поглядел в смуглое, немножко цыганское лицо Миши — дольше, чем это принято при тостах. — Какая жалость, что я родился не двадцатью годами позже!

Мишь остереглась спросить почему. Не опуская серьезного взгляда, смотрела она ему в глаза. На секунду положила ладонь на его руку:

— Но тогда вы не были бы Робертом Давидом. И вот это была бы страшная жалость. — Ее голос звучал несколько сдавленно. — Вы и не подозреваете, что вы для нас значите…

Ох это множественное число! А как иначе могла она ответить? Так мне и надо, нечего ставить Мишь в такое положение. Ни ее, ни себя. Тогда и водка не оставит во рту горького привкуса, которого обычно от нее не бывает. И никуда я не поеду, точка.

— Вы все тоже значите для меня больше, чем думаете. Без вас я был бы очень, очень одинок, а одиночество — внутреннее, когда вокруг люди, — переносишь тем хуже, чем становишься старше. Всеми силами желаю тебе никогда не знать его.

Крчма чуть ли не силком втолкнул Пирка в комнату следом за хозяйкой дома, и того поразили размеры помещения. Нечто подобное Пирк видел разве что в исторических замках и дворцах.

— Вот я и привел вам четвертого! — возгласил Крчма. — Пришлось тащить за крылышко, иным способом не получалось. Мой бывший ученик Павел Пирк — пан доктор Штурса — пан инженер Плефка.

Пирк пожал руки ученым людям и тотчас забыл, кто из них кто. Не по себе ему тут было. Три высоких окна, два огромных ковра, старинная мебель, на черном рояле в углу золотыми буквами фирма: «Стейнвей». Два ряда картин на стене, между ними посередине посмертная маска Бетховена в лавровом венке, на инкрустированном комоде гипсовый бюст — конечно, какой-то музыкант, но кто?..

— Думаю, господа, я попал сюда по недоразумению, но что поделаешь, когда Роб… когда пан профессор настаивает…

— Он хотел сказать «Роберт Давид», так меня прозвали эти шалопаи, и с тех пор прозвище так и осталось за мной, хотя нынешние мальчишки и девчонки уже не знают его смысла.

— Если кому дают прозвище, как правило это означает, что родители плохо выбрали ему имя, — сказал доктор Штурса, поглаживая свою бородку.

Да, приятель, а мы с тобой, видать, не очень-то сойдемся, больно вид у тебя пренебрежительно-снисходительный, будто хочешь сказать: коль иначе нельзя, ладно, снизойдем до плебея… Зато к инженеру Плефке Пирк с первого же взгляда почувствовал симпатию: старый господин с брюшком, на большой голове гнездо всклокоченных, с проседью, волос, его плохо сидящему пиджаку не помешала бы чистка…

— А мы в гимназии прозвали нашего немца «Крамбамбули», собака был отменная, — проворчал Плефка из своего кресла; пожелтевшими пальцами он скручивал сигаретку, причем половина табака сыпалась на ковер.

— Пан инженер строил железные дороги в Австрии еще во времена Франца Иосифа — такие, по каким теперь Павел Пирк водит поезда, — объяснил Крчма — отчасти Пир-ку, отчасти остальным.

Бедняга Роберт Давид изо всех сил старается, хочет, чтоб я поскорее освоился — однако с этим бородатым типом дело у меня туго пойдет!

За курительным столиком выпили кофе, поданное хозяйкой дома. Сам хозяин взял Крчму под руку, отвел в сторонку.

— Как здоровье супруги? — расслышал Пирк вопрос доктора.