«В сияньи зари, дню дающей разбег»

До основания был разорён один из лучших в районе в довоенное время наш колхоз имени Орджоникидзе. Уничтожены: вся сельскохозяйственная техника, молочно-товарная ферма, овчарня, свинарник, складские помещения. Оккупанты истребили всё стадо крупного рогатого скота, отару овец, свиней. Фашисты, отступая, сожгли каменное здание школы, в которой временно «квартировались».

Гитлеровские варвары опустошили приусадебные участки сельчан. Они выр езали всю живность, поедали, как саранча, всё, что едва созревало на грядках в огородах, в садах. После бегства оккупантов потребовалось несколько лет, чтобы неимоверными усилиями выбраться из нищеты, в которую они ввергли наше население.

ГОДЫ войны, годы оккупации (два года!) больно ударили по нашему детству. Мы испытали голод и холод в полном смысле этих страшных слов, а также ранний, далеко не детский труд. И это аукнулось в нашей последующей жизни, отрицательно отразилось на здоровье.

Моя память сохранила два стрессовых случая. По уточнению мамы, первый из них произошёл на исходе зимы 1945 года (мне было почти пять лет). Помню, когда мы с братом и сестрой пробудились ото сна, то на обеденном столе ничего не обнаружили. А обычно мама, уходя рано на работу в колхоз, оставляла по куску отрубного хлеба и крупную каменную соль. Мы макали хлеб в воду, посыпали солью и уплетали этот «деликатес» за обе щеки. Изредка вместо хлеба мы обнаруживали на столе по запечённой в кожуре картофелине. Но к этому дню запас этого овоща закончился. Часто это было одноразовое питание в сутки. Совсем редко добросердечная соседка тётя Лукерья приносила кринку козьего молока, тогда мы, имея ещё и по порции хлеба, просто «кайфовали». Но чувство голода испытывали постоянно.

И в этот раз весь день мы просидели в голоде, да и в холоде тоже – печку топили хворостом, соломой, кизяком, тепло в доме держалось недолго. Ночью проснёшься, укрытый сшитым из лоскутов одеялом, а нос и уши – ледяные. С печки слезешь попить воды, а она замёрзла в ведре; пробиваешь ледяную корку кружкой, чтобы достать живительной влаги.

Мама пришла с работы очень поздно – на дворе уже давно стемнело. Мы ждали её при слабом свете керосиновой лампы. Я тут же заголосил: «Ку-ушать хочу-у-у!». Мама не ответила. Уставшая, грустная, она, не снимая старый ватник в сплошных заплатах, прислонилась спиной к холодной печной заслонке и застыла в раздумье, глядя в какую-то одну точку. Потом выпрямилась, жалостливым взглядом посмотрела на нас, сидевших рядком на скамейке, и вдруг заплакала, да и говорит: «Детки, ну нет в доме ничего съестного, – вытерла слёзы. – Потерпите… Схожу к дедушке Фокию, может, у них что найдётся». Вскоре она вернулась с завёрнутым в тряпицу небольшим куском подсолнечного жмыха. Отколола от него топориком три мелких кусочка, раздала нам и советует: «Только не кусайте, не жуйте, а сосите, не так скоро кушать захочется…».

ВТОРОЙ памятный случай был в апреле того же 1945 года. Колхозные траншеи, в которые на зиму закладывали картофель и корнеплоды свеклы для кормления скота, к этому времени уже пусты. И вот мама посылает нас, детей, навыковыривать из стенок этих ям уже осклизших, с душком картофельных ошмётков. Она их промывала, варила, добавляла немного сметённой из уголков закрома муки с отрубями, а также каких-то засушенных трав, растёртых в ладонях. Всё это замешивала, из полученной массы и делала «оладьи».

За неимением масла на сковородку, мама взяла капустный лист (нашла их где-то в колхозных «недрах»), положила его на деревянную лопату (такими ворошат зерно на токах), а сверху листа – три этих экзотических изделия. Подержав чуть-чуть «оладьи» над слабыми углями, мама вынимала лопату из печки, чтоб она не загорелась, давала ей немного остыть – и снова в печь. По мере нагревания аромат от «оладий» шёл… не буду даже соответствующее слово подбирать. Не закачаешься. Но голод брал своё, мы стояли рядом с мамой в нетерпеливом ожидании. И когда она вынула из печи лопату с готовыми «оладьями», мы расхватали их мгновенно и, обжигаясь, буквально проглотили…

ЖИЛА семья в нищенском материальном положении ещё долгое время после войны. Приведу всего один из характерных примеров.