В скорлупе

— Слаще обычного. Но довольно вкусно.

Полистироловый стакан поставлен на стол с полым звуком.

И вспыхивает, ярко, как лампочка в мультипликации. В программе об уходе за домашними животными — пока Труди чистила зубы после завтрака дождливым утром — рассказывали: несчастная собака вылизала сладкую зеленую лужицу на полу гаража. Издохла через несколько часов. Точно, как говорил Клод. Химия без жалости, без цели и сожалений. Электрическая зубная щетка матери заглушила остальное. Мы связаны теми же правилами, что наши питомцы собаки. Длинная цепь небытия так же пристегнута к нашим шеям.

— Ну все, я ухожу, — говорит отец.

И значит это больше, чем знает он сам.

Клод и Труди встают. Таков азарт искусства отравителей. Вещество проглочено, но процесс еще не закончен. В радиусе трех километров много больниц, много желудочных зондов. Но граница криминала перейдена. Сделанного не вернуть. Они могут только наблюдать со стороны и ждать антитезы — ждать, когда остудит тело антифриз.

Клод спрашивает:

— Это твоя шляпа?

— Ах да. Я ее заберу.

В последний раз я слышу отцовский голос?

Мы двигаемся к лестнице, начинаем подниматься — отец первым. У меня есть легкие, но нет воздуха, чтобы выкрикнуть предупреждение или заплакать от стыда за свое бессилие. Я все еще морское создание, не человек, как они. Сейчас мы проходим через хаос холла. Входная дверь открывается. Отец повернулся, чтобы чмокнуть мать в щеку и дружески стукнуть брата в плечо. Может быть, первый раз в жизни.

И уходя, бросает через плечо:

— Будем надеяться, что чертова машина заведется.

11

Бледное тощее растение, посеянное пьяными в предрассветный муторный час, тянется к далекому солнечному свету — успешному завершению. План такой. Находят безжизненного человека за рулем. На полу машины, перед задним сиденьем — пенопластовый стакан с логотипом кафе на Джадд-стрит, поблизости от Камден-Таун-Холла. В стакане — остатки фруктового пюре с приправой этиленгликоля. Рядом со стаканом пустая бутылка из-под того же смертоносного химиката. Рядом с бутылкой брошенный чек от напитка с сегодняшней датой. Под сиденьем водителя выписки с банковских счетов — маленького издательства и частного лица. И на той и на другой — превышение кредита в двадцать-тридцать тысяч фунтов. На одной из этих бумажек рукой покойного написано: «Довольно!» («придумка» Труди). Около банковских выписок перчатки покойного: он надевал их иногда, чтобы не показывать псориаз. Под ними чуть видна скомканная газетная страница с ругательной рецензией на новую книгу стихов. На переднем пассажирском сиденье черная шляпа.

В столичной полиции нехватка людей. Все перегружены. Детективы постарше жалуются, что молодые норовят расследовать за компьютерами, не хотят снашивать туфли. Когда дела серьезные, кровавые, решение — вот оно, под рукой. Средство необычное, но не редкое, добыть его легко, на вкус приятное, в больших дозах смертельное, хорошо известно авторам криминальных романов. Расследование показало, что, помимо долгов, брак покойного был в расстройстве, жена живет с его братом, и он месяцами пребывал в подавленном состоянии. Псориаз подрывал его уверенность в себе. Отсутствие отпечатков пальцев на стакане и бутылке антифриза объясняется тем, что он носил перчатки, скрывая кожную болезнь. Камеры видеонаблюдения в «Сто смузи» показали, что он был там в шляпе. В то утро он ехал к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд. По-видимому, он был угнетен перспективой отцовства, или неудачами своего издательства, или своей несостоятельностью как поэта, или своим одиночеством в Шордиче, где снимал квартиру. После ссоры с женой он ушел в расстройстве. Жена винит себя. Допрос ее пришлось несколько раз прерывать. Брат покойного при этом присутствовал и всячески стремился помочь.

Неужели реальность так легко и детально организуется заранее? Мать, Клод и я напряженно ждем, стоя перед открытой входной дверью. Между замыслом и осуществлением лежит целая чаща непредвиденностей. При первой попытке мотор проворачивается, но не схватывает. Неудивительно. Это машина мечтателя, сочинителя сонетов. Вторая попытка — тот же кряхтящий отказ, и третья — то же самое. У стартера голос, как у дряхлого старика, которому даже не хватает сил отхаркаться. Если Джон Кейрнкросс умрет тут у нас, мы пропали. Если выживет — тоже. Он берет паузу, еще раз попытать счастья. Четвертый раз слабее третьего. Я мысленно вижу его за ветровым стеклом: глядя на нас, вопросительно пожимает плечами; самого его почти не видно за отражениями облаков в стекле.

— Ух ты, — говорит Клод, человек, умудренный опытом. — Он зальет свечи.

Мамины внутренности оркеструют ее отчаянную надежду. Пятая попытка — преображение. С натужным вздохом и комичным пуканьем мотор оживает. Худосочный росток Клода и Труди выбрасывает бутончик надежды. Когда машина задним ходом выезжает на дорогу, мать разражается кашлем — вероятно, от окутавшего нас сизого выхлопа. Мы уходим в дом, дверь закрывается.