В случае беды

Мне хотелось бы в это верить. Я напридумывал столько объяснений своей привязанности к Иветте! Я отбрасывал их одно за другим, рассматривал снова, комбинировал, сводил два в одно, но не получал удовлетворительного результата и нынче утром чувствую себя старым и глупым; спустившись только что к себе в кабинет, я с пустой головой и покалыванием в веках от недосыпа посмотрел на книги, которыми заставлены стены, и пожал плечами.

Случалось ли когда-то Андрие взирать на себя с презрительной жалостью?

Сегодня завидую тем, кто продолжает ходить на байдарках между Шелем и Ланьи, равно как всем, кого растерял по дороге, потому что они плелись медленней меня.

И вот я высматриваю за окном безрассудного мальчишку, который якобы пригрозил потребовать от меня объяснений! Я говорю «якобы», потому что даже не уверен, правда ли это и не признается ли Иветта сегодня вечером или завтра, что она сочинила если уж не целиком, то добрую часть своего рассказа.

Я не могу сердиться на нее за это: такова уж ее натура, да в конечном счете мы все более или менее грешим тем же. Разница в том, что ей свойственны все недостатки, пороки, слабости. Нет, даже не так! Она хотела бы обладать ими всеми. Это игра, в которую она играет, ее способ заполнять пустоту.

Сегодня утром я не способен копаться в себе. Какой вообще в этом смысл и зачем мне знать, почему я дошел из-за Иветты до того, до чего дошел?

Я не уверен даже, что из-за нее. Водевилисты, веселые авторы, которым удается заставить публику смеяться над жизнью, именуют такие вещи «бабьим летом» и превращают их в мишень для шуток.

Я никогда не воспринимал жизнь трагически. Не позволяю себе этого и сейчас. Стараюсь оставаться объективным, холодно судить и о себе, и о других. Главное, стараюсь разобраться. Начиная это досье, мне случалось подмигивать себе, как если бы я предавался игре с самим собой.

И все-таки я еще не смеюсь. Нынче утром мне меньше, чем когда-либо, хочется смеяться, и я задаюсь вопросом, не предпочел бы я очутиться в шкуре одного из принаряженных мелких буржуа, которые торопятся к обедне.

Я вторично позвонил Иветте, и она не сразу подошла к телефону. По тону ее «алло» я почувствовал, что есть довести.

– Ты одна?

– Нет.

– Он у тебя?

– Да.

Чтобы не заставлять ее говорить при нем, я ставлю точные вопросы:

– Взбешен?

– Нет.

– Прощения просил?

– Да.

– От своих намерений не отказался?

– То есть...

Мазетти наверняка вырвал у Иветты трубку, потому что ее внезапно повесили.

Старый идиот!

Глава 5

Суббота, 23 ноября.

Вот уже три недели у меня не было даже минуты, чтобы раскрыть это досье, и я живу на одном порыве, сознавая, что вот-вот рухну от изнеможения, неспособный ни сделать еще один шаг, ни сказать лишнее слово. Впервые я сталкиваюсь с перспективой того, что судоговорение может стать мне не под силу: от усталости я уже стараюсь говорить поменьше.

Я не один подумываю о том, что нервы у меня, похоже, сдадут. Ту же тревогу я читаю во взглядах окружающих и начинаю замечать, что на меня украдкой смотрят как на тяжелобольного. Что во Дворце знают о моей личной жизни? Мне это неизвестно, но руку мою пожимают порой излишне крепко, а иногда как бы мимоходом бросают:

– Не переутомляйтесь!

Пемаль, обычно такой оптимист, хмурился, меряя мне на днях давление в комнатушке, где принимать его пришлось наспех, потому что в кабинете у меня сидел клиент, а в гостиной дожидались еще двое.

– Полагаю, просить вас отдохнуть – бесполезно?

– Пока что это невозможно. А уж вы постарайтесь сделать так, чтобы я выдержал.

Он прописал мне уколы каких-то витаминов; с тех пор каждое утро в дом является медсестра, и я буквально на ходу, еле успев выскочить в эту комнатушку и спустить брюки, получаю очередное вливание. Пемаль почти не верит в успех.

– Наступает момент, когда пружину нельзя больше растягивать.

У меня самого точно такое же ощущение вибрирующей и готовой лопнуть пружины. Я чувствую во всем теле какую-то дрожь, которую не властен унять и от которой мне иногда становится страшно. Я почти не сплю. У меня нет на это времени. Я даже не решаюсь сесть в кресло после еды, потому что стал как больная лошадь, которая избегает ложиться на землю из боязни потом не встать.

Я силюсь выполнить свои обязательства на всех фронтах и к тому же из своего рода кокетства сопровождаю Вивиану на светские сборища, коктейли, генеральные репетиции, обеды у Корины и в прочие места, где – я это знаю ей было бы неприятно появиться одной.

Она, хоть ничего и не говорит, признательна мне за это, но тоже встревожена. Как нарочно, у меня никогда не было столько и таких крупных дел во Дворце, которые нельзя доверить никому другому.