В социальных сетях

Полина медленно перечитывала комментарии, следы умерших страстей, которые издалека казались немного наивными и совершенно не трогали. Даже переполох, вызванный историей Раскольникова, выглядел смешным, будто бросили камень в курятник. «Сколько времени зря потратила, – подумала она. – Надо жить в домах и городах, а не в социальных сетях». Она вдруг поняла, что образ Ульяны Гроховец, нарисованный ей подсознанием, вполне можно примерить и в реальной жизни. Только для этого необходимо уйти из Сети, чтобы не тратить все силы на виртуальное представление, чтобы весь пар не уходил в гудок. Полина так долго вглядывалась в старые сообщения, что буквы перед глазами стали сливаться, кружась, как рой пчел, они уже не складывались в нечто осмысленное. «Вот она, правда, – подумалось ей. – Ничего-то за ними не стоит, одна пустота». В приступе решимости она отменила подписку на сообщения в группе. Посидев с полчаса, она почувствовала, что отрезала часть жизни. Тогда, не удовлетворившись содеянным, она решила сжечь мосты и выбрала в меню опцию «Покинуть группу». Перед тем как с ней проститься, Полина выставила напоследок от Модэста Одинарова открытку с котятами.

«Какие милые!» – написала ей Дама с @.

«Очаровашки! – согласилась Ульяна Гроховец. – Их непосредственность поражает, будто

Солнечный удар»

В квартире было душно, и в августовском солнце, пробивавшем шторы, блестела медленно кружившая пыль.

– Вставай, уже много времени, – воскресным утром похлопала по одеялу жена Сидора Куляша.

– Времени много не бывает, – донеслось оттуда. – Его, как денег, всегда мало.

Огрызнувшись, Сидор Куляш продолжал лежать в темноте с открытыми глазами. Он вспоминал историю Раскольникова, свой репортаж о нем и то, какое впечатление произвел в группе. «Плевать, – успокаивал он себя. – Пусть думают что хотят». Но ему было непривычно стыдно. Перед ним прошла вся его деятельность на канале – многочисленные интервью со знаменитостями, недостойными своей славы, опрос общественного мнения, которые вдруг напомнили ему детскую игру, когда, загадав желания, спрашивали: «В каком ухе звенит?» и, не дожидаясь, сами отвечали: «Правильно, в левом!», у него всплыли передачи, в которых черное по заказу белело, а белое – чернело, то есть все то, что носит благопристойное имя «политика».

– Если не мы, то другие, – подстегивало руководство.

– Лучше мы, – соглашался он. – Потому что мы лучше.

А теперь он всерьез задумался об ответственности, которую нес, оккупируя чужое сознание, то, о чем сам много раз говорил вслух и над чем в глубине души смеялся. Что он проповедовал? За что ратовал? Разве ему нравилось то, чем он занимался? «Будешь потреблять – будешь *****![1]» – стучало у него в голове, он ворочался с боку на бок, и ему не хотелось вылезать из-под одеяла.

– Надо менять работу, – беззвучно шевелил он губами. – Иначе работа поменяет тебя.

Сидор Куляш лежал в слепящей тьме и чувствовал себя постаревшим на десять лет.

Он опять и опять вспоминал интернет-группу. «И черт меня дернул, – думал он. – Они все живут по тем же законам. Что, мне больше других надо? Кому я доказываю?» Не вылезая из-под одеяла, Сидор Куляш со всей силы врезал кулаком по подушке. Он вдруг живо представил заболевшего Модеста Одинарова, для которого начался обратный отсчет, мысленно примерив его судьбу. «И все приговоренные, – написал он ему тогда. – Считать дни от рождения или до смерти – не все ли равно?» Ему казалось, что эти отвлеченные рассуждения помогут Одинарову, который был для него лишь пользователем Сети, а теперь, вспомнив свой пост, Сидор Куляш застонал. От охватившего его глубокого отвращения к себе он снова ударил подушку.

– Боже, как я мог, как я мог… – шептал он. – Надо все срочно менять.

Что именно надо менять, Сидор Куляш не осознавал, как не представлял, каким образом сложится его дальнейшая жизнь. Он думал о том, что на дворе воскресенье, и видел в этом знак. Накануне, мучаясь бессонницей, он взял с полки первую попавшуюся книгу, ею оказался роман Толстого «Воскресение», и теперь Сидор Куляш отождествлял себя с ее главным героем.

Жена открыла на кухне форточку, устроив сквозняк.

– Будешь завтракать?

Зажмурившись, Сидор Куляш на мгновенье снова погрузился в детство, когда бегал по берегу застывшего, никуда не звавшего моря, разделяя одиночество со стайками золотистых рыбок, пока мать скользила по нему равнодушным взглядом, и подумал, что так никуда и не делся с того пустынного, пахшего тиной пляжа.

Под одеялом становилось жарко, по его жирному телу лился пот.

– Будешь завтракать? – снова позвала жена.

– С тобой – всегда! – вскочил Сидор Куляш так резко, что у него закружилась голова.

Он вдруг понял, что у него больше никого нет, кроме этой располневшей нелюбимой женщины, с которой придется делить остаток дней. «И это хорошо, – уверенно проговорил он про себя. – Слава богу, что так, могло быть и хуже».

Прежде чем сесть за стол, Сидор Куляш дал себе слово больше никогда не появляться в группе, которая оставалась к нему равнодушной, как

Незнакомка