В социальных сетях

– А разве ты не читала вот это? – щелкнул он мышью.

«Музыкант играет на инструменте, а для писателя такой инструмент – язык, – оправдывал я себя. – Поэтому не стоит в художественных сочинениях искать глубину, они всего лишь приятны для слуха и призваны развлечь». Однако у меня все чаще возникал вопрос: «Зачем увеличивать вавилонскую башню макулатуры?» И вопрос этот сводил меня с ума».

– Я читала этот пост, но его писал Иннокентий Скородум, а мне хотелось услышать Авдея Каллистратова.

– Надеюсь, теперь ты довольна.

Он закрыл ноутбук.

– Кстати, ты еще бываешь в группе?

– Нет, оттуда почти все разбежались.

– Да? Может, и к лучшему. Это был кусок жизни, который закончился.

– Мне немного грустно.

– Жаль расставаться? Как с актерами, когда падает занавес?

Облокотившись о стол, Авдей Каллистратов вдруг задумался.

– Что с тобой?

– Да так, поймал себя на мысли, что тоже к ним привык. А знаешь, я хочу написать о них роман.

– Роман в социальных сетях?

– Что-то вроде этого. Может, тогда мы узнаем их ближе.

– В каком смысле?

– Ну как же, сейчас мы даже пол их не можем определить. Может, за мужским ником кроется женщина.

– Как Саша Гребенча?

– Или любой другой. А представь, что у тебя в руках книга, где они представляют собой ряд персонажей. Тогда ты уподобляешься Богу, которому ведомо про каждого все. А что могут знать персонажи? Они всегда осведомлены меньше автора…

Даша облизнула губы.

– А в твоей книге судеб будут наши?

– Конечно. Но она открыта только для читателя, а каждому из нас отводится в ней отдельная глава, потому что постижима лишь собственная судьба. Да и то задним числом. Я задумал написать этот роман на даче. Поедем весной?

Даша кивнула. Авдей Каллистратов нежно взял ее за подбородок.

– Я тебя очень люблю, и почему я так долго этого не понимал?

– Дурачок, свой будущий роман опубликуй под псевдонимом Иннокентий Тугодум.

– Наш, Дама с @, наш. Потому что в нем мы вместе будем перебирать

Былое и думы

В последнее августовское воскресенье Саша Гребенча изменил своему слову не курить натощак. Вчера он долго сочинял письмо, в котором предложил сыну встретиться, прождал всю ночь, то и дело заглядывая в почту, но ответа не получил. Заснул он только под утро, во сне горько плакал, оставляя вмятины на мокрой от слез подушке, а поднявшись, чувствовал себя разбитым и опустошенным. Открыв сайт группы, Саша Гребенча увидел незаполненное поле: «О чем вы думаете?» Оно приглашало вылить накопившуюся желчь, и Саша Гребенча написал:

«Я думаю, что Земля для каждого пуста. И действительно, о ком мы думаем? С кем связаны? Скольких держим в голове? Не все ли нам равно, как живут в Китае или Папуа? И живут ли там вообще? А в соседнем городе? Улице? Доме? Опустей Земля завтра, засели ее другими народами – мы не заметим! Потому что каждый из нас живет на ней как Робинзон на своем острове».

Читать комментарии Саше Гребенче не хотелось, их все равно оставят незнакомые, чужие люди, а того, кого он ждет, не будет. «Эх, Афанасий, Афанасий, – подумал он, – без тебя весь Интернет пуст». Отвернувшись от монитора, он уставился в стену, где в разводах на обоях ему мерещились картины о возвращении блудного отца. В саду уже догнивали на земле яблоки, ядовито краснели мухоморы, а на заголившейся ветке надрывно трещала сорока. Взяв грабли, Саша Гребенча сгреб жухлую листву и, обложив ее горку старыми газетами, поджег. От дыма у него защипало глаза, и он тер их, оставляя на щеках сажу. Неожиданно нахлынуло былое, в памяти у него всплыли лица, которые он видел на своем веку, – растерянное лицо отца, похожие на маски лица пьяниц, игравших во дворе в домино, пылавшее негодованием лицо сына, и он вдруг осознал, кто такой человек. «Человек, – громко произнес он. – Человек!» Вернувшись под крышу, Саша Гребенча еще раз прочитал свой пост и, подтверждая его, навсегда покинул группу, как в свое время уехал из квартиры на втором этаже, откуда наблюдал жизнь огромного кирпичного дома, с жильцами которого был

На ножах

Афанасий Голохват не ответил на письмо отца, потому что был занят очень важным делом: он думал.

«Государство, общественное устройство – это дерьмо, которое не стоит трогать, – прочитал он пост Иннокентия Скородума. – Конфетки не выйдет, а вони не оберешься».

Афанасий Голохват тер виски – за все время его протестной деятельности такие мысли ему не приходили. Он видел, что в группе давно смирились с царившей вокруг несправедливостью, приспособившись настолько, что совсем не хотят ее менять. Обыватели? Мещане? Но это и есть народ! Так стоит ли давать ему иное устройство?

«Народ достоин лучшего», – сделал он последнюю попытку, в которой сам не чувствовал убедительности.

«Чтобы это лучшее снова обгадить», – врезал ему Иннокентий Скородум.