В споре с Толстым. На весах жизни

Чем старше становился Бах, тем больше он работал, так что, в конце концов, потерял зрение. К сожалению, врачи уложили его под нож, испортили его глаза в конец и разрушили его тело лекарствами и кровопусканиями. Во всех этих испытаниях 65-летний старик шел неустрашимо по своему внутреннему пути и старался только, с своей стороны, утешить Магдалину, детей и друзей, уверяя их, что с потерей наружных глаз для него открылись внутренние. Из внутреннего источника еще посещала его удивительная бодрость, и он не переставая работал над своей музыкой, хотя теперь и должны были писать за него другие.

Магдалина рассказывает в своих записках, что Бах незадолго до смерти получил опять на короткое время способность зрения. С счастливым лицом заявил он ей, что там, куда он теперь отходит, он увидит гораздо более красивые краски и услышит бесконечно более прекрасную музыку. Потом он пожелал, чтобы она и дети спели что-нибудь, и они запели для него его прекрасный, светлый хорал «Все люди должны умереть…».

Так умер Бах, – умер, как он, без сомнения, всегда желал: в кругу своей семьи. Магдалина ненадолго пережила своего мужа. Казалось, что, никогда не расставаясь с ним в этой жизни, она спешила соединиться с ним и «в другом мире» (по Гуго Гертвигу)¹³⁹.

* * *

И дружба, – не простое товарищество, а исключительная, истинная дружба с человеком, близким духовно, – дает нам, особенно в ранней молодости, когда еще не зародилась любовь, много счастья.

Еще Герцен отмечал (исходя, конечно, из опыта своей горячей дружбы с Огаревым), что значение дружбы в молодости часто недооценивается, в особенности по сравнению с той высотой, на которую ставится, и справедливо, любовь к женщине. И тут он высказывал такое соображение: «Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она – страстная дружба. С своей стороны дружба между юношами имеет всю горячность любви…» («Былое и думы»).

Больше того. Элемент половой жизни, внедряющийся, рано или поздно, во взаимоотношения мужчины и женщины, – не хочу сказать – компрометирует, – а лишает молодую, чистую любовь ее исключительности, ее бескорыстия, ее особенной, духовной ценности, а, в этом смысле, также и той «благоуханности», о которой говорит Герцен. Между тем как в дружбе взаимное положение друзей, характер их отношений, взаимная ценность двух индивидуумов – сохраняются одни и те же, надолго, если не навсегда.

* * *

«Дружба между мужчинами, когда она переходит в известную степень, заключает в себе нечто столь глубокое, возвышенное, идеальное и бесконечно сладостное, чего не достигает никакая иная дружба. Женщин не было на трапезе, когда на закате своей жизни Иисус приобщался с своими учениками и созвал мир на вечный братский пир» (Поль Сабатье)¹⁴⁰.

* * *

Немцы знают цену дружбы.

Сидя в роковые годы Отечественной войны в баварской глуши, в лагере для интернированных советских граждан, развертываю номер «Deutsche Allgemeine Zeitung»¹⁴¹ от 15 марта 1943 года и читаю статью-балладу Вальтера Бауэра «Друзья мои, где вы…».

Немецкий солдат, на фронте, лунной ночью, вспоминает о своих друзьях и стремится к ним душой. «А, может быть, мы еще сойдемся? – мечтает он: на родине… где-нибудь в поле или в горах, у костра, как бывало? Сойдемся и вспомним о тех, кого уже не будет с нами?»

«…Мы будем молчать и в молчании вспоминать о мертвых. Может быть, нам и удастся остаться живыми. Но кое-кого будет не хватать. И все же мы будем чувствовать себя так, как будто бы их шаги звучат вместе с нашими. Мы разожжем огонь и усядемся молча, с нашими старыми, продымленными трубками, и только пламя, порывающееся к звездам, будет говорить. Мы поймем его слово. Вовсе не надо слов, чтобы призвать мертвых. Они – тут. Они окружают нас, как они были с нами и в жизни. Им это было бы по душе, что мы так сидим и молча вспоминаем о них. Им не надо ни венков, ни похоронных речей, на этот раз – нет. Они хотят только остаться в нас, в нас расти. «Das Jote verwest, der Jote wachst» («Мертвое гниет, мертвый растет»), – сказал старый Гёте, когда ему передали известие о смерти художника Рунге. Вот так должно это быть. В нас, живущих, должны вы расти».

– «Вовсе не надо слов, чтобы призвать мертвых…» Я прочел это и – заплакал… Тоска заключения в лагере-крепости действовала особым образом. Невольно вспомнил я о своих, умерших или навсегда потерянных для меня, друзьях. «Тут ли вы? Да, они – тут».

И что за чудное слово Гёте!..

Рассудок говорил: ты сентиментален, как немец.

А чувство отвечало: и хорошо! и прекрасно! и пусть «как немец»! В том хорошем, что есть у немцев, вовсе не стыдно им уподобляться.

И я снова и снова перечитывал глубокое, прекрасное, процитированное мною здесь заключение статьи-баллады…

Да, немцы, – не напыщенные «наци», а обыкновенные, рядовые юноши-немцы, – знают цену дружбы. И нельзя не уважать их за это.

* * *