Читаем В споре с Толстым. На весах жизни полностью

В споре с Толстым. На весах жизни

Купила семян огородных, а придется ли собрать овощи для своего вегетарианского питанья – тоже неизвестно. Живущих же в моей усадьбе, и господ и слуг, – очень много. Сена-клевера переворовали крестьяне более полубольшого стога, и теперь сена не хватит. Суда никакого теперь нет. На деревне идет целый день стрельба: стреляет молодежь, двух нечаянно ранили: одного мужчину и одну яснополянскую женщину. Призывали Душ<ана> Петр<ови>ча. Страшно даже гулять ходить. Жаловаться некому, да и бесполезно. Что меня больше всего тревожит, это то, что мы поедим всю заготовленную нами и купленную большей частью Петр<ом> Алексеевичем Сергеенко провизию: муку, крупу, пшеницу, а достать и купить будет негде, и придется с голода умирать. И никто этого как будто не видит.

Несчастье – разгром Оболенских и их Пирогова⁴, – очень осложнил жизнь, особенно моей дочери, бедной Татьяны Львовны. Хотя Оболенский старается все доставать, что возможно, но их с 4-мя детьми и прислугой 8 душ! Моя Таня очень добра к ним и благодушно относится к своим, случайно павшим на нее заботам, но ей трудно, и мне жаль ее. У нее и денег мало. Оболенский же ровно ничего не предпринимает: читает газеты, играет с кем может в карты, курит и пользуется добротой Тани.

Эти дни я делала подробную опись комнат и вещей Льва Николаевича. Но вижу, что еще не довольно подробно. А эти дни меня измучила боль в спине, и я не могу работать. Мне ведь скоро 74 года! Старость не радость. Последнее время я много переписывала для дочери Тани ее письма ко мне. Их большое набралось количество. Каждый день я учу внучку Таню по-немецки. Но трудно преподавать язык без постоянного разговора.

Весна подвигается тихо; вид из окна еще зимний, везде лежит снег, дороги до шоссе еще мокро-снежные, а на шоссе – сухие; ни на чем нельзя ездить, а ходить приходится по воде.

Очень буду рада увидеть в печати вашу большую и добросовестную работу по составлению каталога яснопол<янской> библиотеки. С очень хорошим чувством и благодарностью судьбе вспоминаю то время, когда мы тихо и дружно жили с вами, Ниной и Душ<аном> Петр<ови>чем, каждый занятый своей работой. Когда теперь я увидала ваш почерк в письме, – мне захотелось и вас повидать. Но теперь езда почти невозможна, а то мне и в Румянц<евском> музее было бы много интересной работы⁵.

Ну, прощайте, дорогой друг, уж мое письмо слишком длинно, за что прошу извинения. Я теперь почти никому не пишу писем. Кому нужно читать о чужих горестях, когда у каждого теперь свое сердце наболело.

Любящая вас и преданная

91. С. А. Толстая – В. Ф. Булгакову

13/23 мая 1918 г. Ясная Поляна

23/13 мая 1918 г.

Дорогой Валентин Федорович,

Спасибо вам за присланную мне вашу книгу¹. Постараюсь прочитать ее, так как очень ею интересуюсь. Но пишу «постараюсь» потому, что зрение мое очень падает, начинаю слепнуть. Ведь скоро мне будет 74 года!

Мы все надеемся, что вы выберете времечко побывать в Ясной Поляне. Давно с вами не виделись.

Получила я письмо от Н. М. Жданова, который просит экземпляр Полного собрания сочинений Льва Ник<лаевич>а продать ему. Я не знаю, остались ли у вас в Музее еще экземпляры. Продавать последние, по-моему, не следует. Если же их больше пяти, то можно один уступить Н. М. Жданову. Я бы написала ему самому, но совсем не знаю его теперешнего адреса. Письмо его ко мне шло очень долго, как и все письма в настоящее время. Пропадает также много, что досадно.

Скучаю я по Саше, давно ее не видала; а она, бедная, пишет, что всегда голодная, и материнскому сердцу это больно! И сколько теперь в России голодных и жалких людей и детей! Мы здесь еще не бедствуем. Спасибо П. А. Сергеенко, что старается добыть нам пропитание; но он стал хворать последнее время, а чем дальше, тем все труднее добывать; а на нашей усадьбе более 50 человек кормятся. Что будет дальше, Богу одному известно! Как-то вы поживаете? Говорят, что вы много и очень красноречиво беседуете с посетителями Толстовского музея.

Если вы знаете, дорогой Валентин Федорович, адрес Жданова, передайте ему то, что я вам пишу о Полн<ом> собр<ании> соч<инений> Льва Ник<олаеви>ча. Я не помню, что сделали с остальными книгами в книжном складе, где находились мои книги. Увезли ли остальные, как предполагали, в сарай Толст. Музея, или все еще наш склад оплачивается, и не все вывезено?

Простите, что беспокою вас своими делами, но до Москвы я теперь никак не могу доехать.

Живется тяжело вообще; угрожает и нам даже, что не будет что есть зимой. Думаю по ночам о своих детях, внуках и друзьях, и так мучительно страдаю о всех.

Жму дружески вашу руку и вспоминаю всегда о вас с любовью.