В споре с Толстым. На весах жизни

7) Не нужно рожать новых детей, воспитывайте чужих детей, посмотрите, как их много и как они нуждаются в вашей помощи, – говорит Толстой. – Не говоря уже о том, что тут он вступает в борьбу с могучим инстинктом отцовства и материнства и страсти иметь своих, а не чужих детей, – мы опять обязаны против наивного довода выступить с наивным возражением: да «чужие»-то дети откуда берутся?! ведь у них тоже есть отцы-матери, соединенные плотской связью, т. е. браком!..

Если же это – дети сознательных развратников и опустившихся людей, то ведь так портится порода. А что скажет по этому поводу «евгеника»? Но… что такое «евгеника» для Льва Николаевича? Что ему Гекуба?

8) «Стремление к целомудрию должно уравновесить численность населения»⁶³, – говорит, наконец, Толстой (буквально). И тут он пускает в оборот аргумент, пользоваться которым ему, как религиозному человеку, как будто и не пристало: аргумент числа. Толстому ли, в самом деле, оспаривать лавры Мальтуса? К тому же —

…Небо ясно,
Под небом места много всем…⁶⁴

Словом, доводы от рассудка против всякой половой жизни и в пользу полного воздержания от нее у Толстого, как религиозного мыслителя, слабы и не выдерживают критики.

Гораздо более сильны, – или, вернее сказать, силен (потому что он один), – довод от чувства. Довод этот состоит в том, что половое соединение мужчины и женщины само по себе – мерзко, скверно, нечисто, отвратительно, и потому человек, уважающий себя и ценящий свое духовное достоинство (все равно – мужчина или женщина) должен, по возможности, совершенно избегать этого соединения.

Но, не говоря уже о различии и сложности эмоциональных ощущений, связанных с совершением полового акта у разных лиц и в разных случаях, довод о нечистоте, омерзительности полового акта всецело покрывается и побеждается простым указанием на то, что этот акт, влечение к нему, возможность его – не выдуманы человеком, а даны самой Природой.

Омерзительным, нечистым может быть только неестественное. Все естественное и закономерное в жизни природы, в том числе и в области половых отношений, не может быть, само по себе, ни омерзительным, ни нечистым.

Дети – самое святое в жизни, залог ее продолжения на земле, залог нравственного прогресса человечества, плод любви и полового единения мужчины и женщины, – приходят в мир в результате какой-то ошибки Провидения? какого-то огреха, недостатка в устройстве человеческого организма? в результате всегда грешного, всегда порочного акта, о котором, однако, и в Евангелии сказано, что «Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их» и что «посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. И так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»?⁶⁵ А сам Христос? Ведь и он был человеком, – человеком, рожденным от отца и матери, что бы там ни выдумывали фальшивые идеалисты, монахи и монашествующие или их предшественники, хотя бы и древние, насчет «непорочного» зачатия». (Какая дерзкая и коварная попытка опозорить плоть, Божью плоть!) Такими же нормально рожденными людьми были Франциск и Августин, Сергий Радонежский и Серафим Саровский, Бетховен и Гёте, Паскаль и Достоевский. Или и они явились только плодом «греха»? Нет, мы не можем разделить этого воззрения!

Заметим также, что когда крайние по своим воззрениям моралисты, громя половой инстинкт, берут его при этом только как выражение чувственного влечения, вне связи с проблемой семьи и брака, то они снова, сознательно или несознательно, лгут против природы, ибо задачей природы было, очевидно, обеспечить возможность продолжения рода (через брак и семью), но не обеспечить возможность разврата пошатнувшимся в своих нравственных устоях, слабым и несчастным людям.

Наконец, моралисты этого типа, заботясь о том, чтобы унизить, свести на нет значение полового чувства, подчеркнуть разницу между жизнью плотской и жизнью духовной или, по выражению Толстого, помешать людям «разукрашивать плотскую страсть павлиньими перьями духовности»⁶⁶, – моралисты этого типа совершенно не замечают, что зачастую они впадают в обратную и при том не менее опасную крайность, а именно: полного принижения, полной «материализации», полного оскотинения полового чувства и половой жизни у человека. Не желая павлиньих перьев, они готовы и у павлина выщипать весь хвост, уверяя, что в существе павлина ничего от этого не изменится.

Связь или, если можно так выразиться, даже смесь духовных и телесных явлений в жизни человека ясна каждому, даже и отвергающему ее философски, просто из повседневного опыта самонаблюдения. Эту связь или смесь трудно отвергать хотя бы только на основании того простого соображения, что человек все же духовнее животного. А раз так, то мы не решимся отрицать, что даже половой акт сам по себе протекает у человека иначе, чем у животного. Психическая сторона человеческой личности накладывает какой-то духовный отпечаток и на этот физический акт.