В споре с Толстым. На весах жизни

«…Поторопитесь же прислать мне хоть полстранички или несколько строк, принимающие во внимание законность нравственного брака для тех сотен миллионов современных людей, которые еще не поднялись до уровня возможно более целомудренного брака. Если вы этого не сделаете и послесловие разойдется по миру без этой прибавки, то миллионы современных людей, еще живых во плоти, будут оттолкнуты от жизни Христа, а не привлечены к ней».

Толстой отвечал (24 апреля 1890 г.): «…Я не мог в послесловии сделать то, что вы хотите и на чем настаиваете: как бы реабилитацию честного брака. Нет такого брака»⁷⁰.

* * *

В 1910 г. Л. Н. Толстого посетил скопец старик Г.⁷¹, много лет проведший в ссылке в Сибири за принадлежность к своей секте, человек острого и быстрого мужицкого ума. Они во всем сходились со Львом Николаевичем, и в главном – в признании безнравственности всякой половой жизни, но все же Лев Николаевич доказывал старику, что оскопляться не нужно.

– Лев Николаевич, – возразил скопец, – но если половая жизнь не нужна, так для чего же нам этот предмет нужен?!

Толстой был так озадачен этим вопросом, что, по собственному признанию, не нашелся сразу, что ответить. Да и много позже, со смехом вспоминая о вопросе скопца, Лев Николаевич в значительной степени сохранял тот же озадаченный вид. Ответа своего скопцу он, во всяком случае, другим не сообщал. Да и был ли этот ответ так же удачен, как «удачно», не в бровь, а в глаз, поставлен был вопрос скопца?..

В том-то и дело, что духовно, в глубине сознания проповедник полного воздержания от половой жизни Л. Н. Толстой был весьма, весьма недалек от скопчества.

* * *

О «целомудрии» взывал и Розанов. Красноречиво взывал. Но своеобразно, конечно.

«Лютер предполагал и предлагал двукратное или троекратное в неделю совокупление. Но, полагая, что не без причины “день седьмый суббота – господу Богу твоему”, я бы предложил и посоветовал всякой семье удерживаться в пределах одного недельного совокупления: дабы для других трудов жизни, для скорбей и тягостей ее всегда иметь бокал жизненности в себе наполненным до краев, и так именно, чтобы влага была дугою над краями. Пусть изливается, что не может держаться, что “через край”. “Небо” должно быть именно в нас, густое, темно-синее, с налившимися звездами, с жгучим солнцем, полною луною: “вот-вот” просыплется и упадет; но не просыпай его, береги его. Тогда будешь нежен к людям, привязчив, памятлив, милосерд, словоохотлив, делоохотлив, труженик без усталости, работа будет не тяжела, скорбь не будет переходить в отчаяние и меланхолию, люди станут нравиться, природа – нравиться… И дети будут очень здоровы и очень талантливы. Мы должны помнить, что ко всему в мире мы привязываемся через семя свое; как всем в мире мы пользуемся для семени своего» («Люди лунного света»).

От такой проповеди целомудрия иным «толстовцам», конечно, не поздоровится. А между тем здесь именно проповедуется истинное целомудрие, какое должно проникать и человека, не отказывающегося от нормальной половой жизни. Думаю, наконец, что подобный род проповеди относительного целомудрия достигнет на практике лучших результатов, чем отвлеченная, наджизненная, головная толстовская проповедь целомудрия абсолютного.

* * *

«Розановский» мотив отыскиваем, как это ни кажется невероятным, у… Канта. Мало того, наводит нас на этот мотив в кантовской философии не кто иной, как именно Лев Толстой. Со стороны Канта, с его «категорическим императивом», и в особенности со стороны Льва Николаевича, с его отрицанием плоти, это совершенно непоследовательно. Введение же подобного мотива в круг своих поучений и немецким, и в особенности русским мыслителями-идеалистами объясняется, очевидно, только силой этого мотива, втайне ими сознаваемой.

Говоря это, я имею в виду то обстоятельство, что Л. Н. Толстым введено в его «Круг чтения», который он сам считал квинтэссенцией мировой мудрости, следующее обращение Канта к молодежи:

«Молодой человек! отказывай себе в удовлетворении твоих желаний (в увеселениях, в роскоши и т. п.)⁷², если не из намерения совсем отказаться от удовлетворения их, то из желания иметь в виду все более возрастающее наслаждение. Такая бережливость по отношению к твоему жизненному чувству сделает тебя, благодаря отсрочке наслаждения, в действительности богаче. Сознание, что наслаждение находится в твоей власти, плодотворнее и обширнее, чем удовлетворенное посредством этого наслаждения чувство, потому что вместе с удовлетворением оно уничтожается»⁷³.

Совет, который, действительно, может быть благотворным для молодежи. Но – мотивировка, – достижение высшей степени наслаждения, – имеют ли право Кант и в особенности Толстой пускать ее в оборот? Нет.

* * *

Полное целомудрие! Дай Бог, чтобы хоть мужья-то женам и жены мужьям были верны, а то ведь и этого-то нет.

* * *