В среду пошел снег

конце концов? Ведь это что-то значит! Ведь за всем этим что-то скрывается… Он почесал

подбородок, отметив, что не помешало бы побриться.

-Ав-деев… Какая бесхребетная и в то же время жуткая фамилия… Авдей. Авгей. Царь.

Автомат. Багет. Клюква, – окончательно запутавшись, он встряхнул головой и, наскоро

обтершись полотенцем, вышел из ванной комнаты.

Семантика мироздания беспокоила Авдеева и за завтраком, и после, когда он собирался на

работу, с декадентским изумлением вопрошая себя, отчего брюки называются именно

брюки, а не кожаны, почему пиджак именуется пиджаком, а не кругаликом и почему слово

«вакса» несет в себе столь явную угрозу.

«Я схожу с ума, - пугливо шептал он на пути к стоянке. - Спятил». Но все же, ведь это

неоспоримо, если прислушиваться, по-настоящему прислушиваться к словам, то их

омерзительная искусственность становится очевидна. Это люк над пропастью - стоит его

приподнять и бездна явит себя во всей своей чудовищной красоте.

Машина долго не хотела заводиться, кряхтела и порыкивала. Авдеев раз за разом

проворачивал ключ в зажигании, стараясь не думать о метафизической омерзительности

слова «ключ». Наконец мотор завелся, утробно рыгнув облаком черного дыма.

-Черт-те что происходит, - пожал плечами Авдеев, - надо ехать на СТО. А некогда. И

почему, собственно, надо? И кому? Едет и едет. Я не могу заниматься всем, в конце

концов! Я не Шива Махараджа! - последнюю фразу он выкрикнул и тотчас же испугался,

что его услышат охранники стоянки и, возможно, сочтут душевнобольным.

К серому, удивительно грязному зданию редакции он подъехал в ужасном расположении

духа. Революция слов в голове уступила место черной тоске.

Проходя мимо сонного полуслепого вахтера, он не поздоровался и с подлым

удовольствием отметил, что старик засуетился в своей стеклянной конуре.

«Пусть теперь гадает, кто это прошел, пусть мучается, как я!» - Авдеев ухмыльнулся, но

пройдя полпролета, устыдился.

Дверь его крошечного кабинета была приоткрыта. Судя по звукам, раздававшимся из

комнаты, Скарабич, маленький и сильно пьющий корректор, что делил с ним кабинет, уже

пришел. Авдеев поморщился. Крысоподобный и диковатый Скарабич, полутатарин-

полуеврей, «человек мира», как он неоднократно называл себя, раздражал его до скрежета

зубовного.

«Гляди-ка, - озверело подумалось ему, - каждый день пьет ведь, как свинья, и не сдох. И

поди не задумывается ни о семантике, ни о смысле. Все ему, как медведю, - впрок».

Почувствовав, что ненависть к Скарабичу стала почти осязаемой, Авдеев толкнул дверь

ногой и громко, по-хозяйски топая, вошел в кабинет.

Михаил Невадович Скарабич сидел за столом в дикой, не по сезону расстегнутой,

клетчатой рубашке и ожесточенно пил чай. Судя по распространяемому амбре, он успел

уже принять на грудь немало вонючего коньяка.

Он посмотрел на вошедшего ничего не выражающим рыбьим взглядом, икнул и уткнулся

в потрепанную рукопись, что лежала перед ним на заваленном бумагами столе, но тотчас

же хмыкнул недоуменно и снова уставился на Авдеева.

-А что, Владимир Степанович, - с некоторым трудом проговорил он, - тебя в детстве, в

детстве мама не учила стучаться в дверь туалета, прежде чем ручку дергать? - и заухал по-

марсиански.

Авдеев замер на секунду, представив себе, как Скарабича будут хоронить и как посреди

прощания гроб упадет и труп вывалится на всеобщее обозрение. Мысль пришлась ему по

душе, но само слово «прощание» показалось омерзительно мягким, как фурункул. Он

вздрогнул, отвел глаза в сторону и проследовал к своему столу.

-Ты мне, Степанович, не ответил, а зря, - саркастически заметил Скарабич. – Теперь я

подсознательно на тебя зло затаю. И сожру тебя когда-нибудь… может, и сегодня, - он

довольно заухал, глядя на осоловелого Авдеева. - Да, и вот еще что, пока ты

перевариваешь это мое практически признание в содеянном, эдакое «Вы-с и убили!» в

интерпретации столь модернистского толка, можно сказать, импликацию предзнания

твоей скорой погибели… - он замолчал, потеряв мысль, тупо посмотрел на Авдеева,

нахмурился, пригубил было чай, но, скривившись, отставил стакан, мрачно и гнусно

причмокивая. - Так вот, тебя с утра искал Проскурня. Кажется, по-важному.

-Вот ты мне скажи, Скарабич, - пробурчал Авдеев, - ты же вроде не мальчик уже? И

филфак закончил с красным, и аспирантуру осилил и преподавал даже… по слухам

непроверенным. Отчего же ты такой…

-Мудак? Это ты хотел сказать, Степаныч? - Скарабич шумно отхлебнул чай и снова

сморщился весь, как от зубной боли. - А может, это не я мудак, а мир такой мудацкий

вокруг нас? Ну, будя! Как вернешься, я тебя угощу кое-чем, – он несколько развратно

развязно подмигнул. - Остался у меня «Арарат», зальем твое горе. Все же мне тебя еще

кушать вечером, так что, сам понимаешь, хоть выпьешь напоследок, - и он разразился

чередой ухающих всхлипов.

Авдеев махнул рукой и вышел из кабинета.

Поднимаясь в кабинет главреда, он осторожно прислушивался к своему состоянию. Слова

родного языка более не казались ему чужеродными, хандра прошла, и даже идиотская

шутка Скарабича теперь казалась почти уместной.