В СССР я повидал все

Офицер был крайне унижен своими подчиненными, но не теряя присутствия духа, он стал не спеша одеваться.

На обратном пути в Борисоглебск мы опять выпили в автобусе. Когда хмель прилично ударил мне в голову, я громко произнес длинную фразу на чистом немецком языке с берлинским акцентом – ведь я когда-то прекрасно владел этим европейским языком. Многие пассажиры автобуса с интересом повернули в мою сторону головы. Заметив это, наш офицер толкнул меня в бок и отрывисто приказал:

– Ты говори по-немецки.

Рядом со мной сидел Кирпич. Офицер тоже толкнул его в бок и приказал:

– А ты переводи.

Конечно, в памяти у меня сохранились многие немецкие фразы, а также тексты некоторых немецких песен. И я громким, уверенным голосом начал все это воспроизводить. В паузах Кирпич блестяще переводил каждую мою фразу. Естественно, он нес какую-то чушь, но она получалась у него на редкость складно. Пассажиры автобуса с восторгом и затая дыхание все это слушали. Наш офицер был несказанно горд своими яркими подчиненными.

Когда в Борисоглебске мы вышли из автобуса, офицер пожал мне руку и заплетающимся голосом произнес:

– Ну ты молодец. Не ожидал от тебя таких способностей. Ауф видерзеен.

Надо признать, что у подавляющего большинства прапорщиков было хорошо развитое чувство юмора. Самым знаменитым хохмачом в нашем подразделении считался прапорщик по кличке Фон. Вот некоторые его проделки.

Один ДПНК обожал чаепитие. Он заваривал чай в большом бокале и ставил его на подоконник в нашем дежурном помещении – чтобы напиток дошел до кондиции. Всякий раз, когда это происходило, Фон насыпал в этот бокал большую порцию соли. Потом ДПНК начинал пить этот «чай» и через некоторое время орал:

– Прапора, сволочи!

Дневальным на вахте был зек по кличке Луноход. Многие годы, проведенные им в неволи, способствовали катастрофическому выпадению его зубов. Но, тем не менее, один зуб у Лунохода все-таки сохранился – спереди на верхней челюсти. И этот зуб был довольно большим и острым.

Как правило, под утро Луноход засыпал на дежурстве, открыв однозубый рот. Однажды Фон, поймав в траве лягушку, засунул ее в рот спящему Луноходу. От неожиданности Луноход прикусил ее единственным зубом. С трудом вытащив лягушку изо рта, Луноход потом в бешенстве перебил все лампочки в помещении вахты.

Среди прапорщиков был украинец по кличке Жора. Он нередко приезжал на дежурство на велосипеде. Фон часто подшучивал над Жорой. Один раз Фон каким-то непонятным образом повесил его велосипед на самую верхушку телеграфного столба. Выйдя с зоны и увидев свой велосипед на недосягаемой высоте, Жора заплакал и, глотая слезы, проговорил:

– Фон, я усе командиру роти розкажу.

Командир роты был родом из Молдавии и поэтому считал себя земляком Жоры. Желая избавить обиженного парня от контактов с Фоном, командир перевел Жору в отделение служебных собак на должность собаковода. Вскоре после этого в районе зоны произошло какое-то чрезвычайное происшествие. Роту подняли по тревоге. Жора с собакой бежал к месту происшествия. На повороте у здания управления колонии собака резко рванула, и Жора со всего размаха врезался в угол этого здания, выбив головой доску.

Парадоксально, но, согласно армейским нормам питания, собаке полагалось в день намного больше мяса, чем солдату. Жора, воспользовавшись этим, стал воровать у собак мясо. Голодные собаки догадались, кто был виновником их проблем, и покусали Жору. Тогда он решил избавиться от некоторых собак, проявив при этом несвойственную украинцам щедрость. Он пришел к нам, контролерам, и стал предлагать в подарок собаку. Зная, что моей тете Зине была нужна собака, я решил принять этот подарок. Закрепив на шее овчарки солдатский брючной ремень, я повел ее к теткиному дому – а идти предстояло очень далеко. Собака все время делала мощные рывки в разные стороны и тащила меня за собой. Шедшие на встречу нам прохожие обходили нас на почтительном расстоянии.

Эта прогулка с овчаркой оказалась для меня весьма утомительной. Когда я уже проходил мимо городской тюрьмы, и до теткиного дома оставалось совсем немного, навстречу мне выбежал начальник тюрьмы и попросил продать ему овчарку, предложив на нее 25 рублей. Я не мог ему отказать.

В администрации колонии служил капитан по кличке Конь. Форма его черепа и строение зубов вполне оправдывали эту кличку. Рядом с зоной жили цыганские семьи, у которых были лошади. Фон договорился с цыганами насчет одной молодой кобылы.

Во время обеда в столовой колонии Конь обычно сидел довольно близко к окну. В один прекрасный день вплотную к этому окну со стороны улицы подошла молоденькая кобыла и с трогательной нежностью стала смотреть на Коня. Потом она начала кивать головой и подмигивать, как бы делая знаки внимания Коню. Все присутствовавшие в столовой повернулись в их сторону и улыбались. Конь, еще не замечая кобылы, тоже улыбался. Но потом он повернулся к окну, и его любопытный взгляд встретился с кротким взглядом кобылы. Какое-то мгновение эти два родственных существа неотрывно смотрели друг на друга. В столовой поднялся невообразимый хохот.