В стороне от большого света

Прежде нежели я присоединилась ко всем, я зашла в мою комнату. Голова моя кружилась, сердце било тревогу, какой-то теплый, радужный туман покрыл все предметы. Все мои холодные, благие решения исчезли — я люблю его! Я чувствовала, что все сомнения, все представления рассудка не могли дать и капли того счастья, которое охватило меня теперь, когда я верила, любила, когда образ его стоял передо мной, закрывая собой и прошедшее и будущее моей жизни…

Да, я любила его! Его слова, его голос проливали на меня неведомое наслаждение; сладостный трепет проникал меня при мысли, что я снова увижу его, и никто из них не будет знать, что десять минут назад этот самый Данаров, который так лениво, так холодно говорит с ними, сказал мне, что он любит меня, что он думает только обо мне, замечает только меня…

Вместо того чтоб спешить к гостям, я сидела у окна в моей комнате и повторяла сердцем все, что случилось со мной в то утро… Притом же широкий двор, пролегавшая через него дорога, бревна, приготовленные для постройки флигеля, кухня, баня, худой забор, колодец с двумя покривившимися столбами, между которыми на перекладине качалась бадья, — все это казалось мне так мило, так ново, что я решительно не имела желания встать с места и идти слушать человеческие голоса, чуждые тайне моей души, видеть людей, с которыми в настоящую минуту у меня не было ничего общего.

И долго бы просидела я так, если б мускулистая рука не ухватилась за подоконник и вслед за тем не упал на мои колени пучок полевых цветов и несколько веток смородины.

Я догадалась, что это Митя воротился с охоты.

У него была страсть удивить и напугать нечаянностью своего появления, и потому он часто, уходя, назначал позже срок своего возвращения, подкрадывался незаметно, чтоб предстать вдруг изумленным зрителям, и был совершенно счастлив, когда появление его встречалось криком невольного испуга. Марья Ивановна и Катерина Никитишна чаще всех доставляли ему это удовольствие: иногда в средине какого-нибудь страшного рассказа первая, повернувшись в сторону и увидав в дверях безмолвную и неподвижную фигуру своего сына, которого воображение ее, настроенное на чудесное, никак не позволяло ей узнать с первого раза, — вздрагивала и неистово вскрикивала, заражая своим страхом Катерину Никитишну, а нередко и меня.

Итак, я легко догадалась, что пучок цветов был брошен Митею.

— Не прячьтесь, не испугали, — сказала я, подбирая цветы и выглянув за окно, где стоял Митя, притаившись у стены.

— Посмотрите-ка, сестрица! — сказал он, махая передо мной большою убитою птицей, которую держал за одно крыло, — глухарь, да славный какой! В Заказе убил, их там много. Вы бывали ли в Заказе когда-нибудь?

— Можете себе представить, никогда! ведь это не так далеко?

— Ну, версты две будет. А что за лес! чистый, дерево к дереву. Уж понравился бы вам. Белых грибов много, сухарок, ягод. Вот бы когда всем, компанией, туда собраться…

А что, Митя, прекрасная мысль! как бы это устроить?

— Так что ж, можно: маменьку подговорить да сестру. Да вот она, легка на помине.

— Здравствуй! Помилуй, что ты пропала? — сказала Лиза, войдя ко мне. — Это она с Митей любезничает.

— Чего ты не выдумаешь! — отозвался тот, скромно краснея.

— А он и покраснел!

Лиза расхохоталась и принялась дразнить бедного Митю.

— Так вот как! я не знала, это новость! Генечка тебе голову вскружила! браво, братец, браво! То-то он ей и цветы приносит, и ягоды… Ай да Митя! — говорила она, как-то особенно растягивая каждое слово, и таким тоном, от которого в самом деле немудрено было покраснеть бедному Мите. Так учитель говорит ученику, пойманному в шалости; "Прекрасно, очень хорошо!".

— Ну что ты его мучишь понапрасну? — сказала я Лизе, когда Митя, который сперва застенчиво отшучивался, наконец рассердился и неровными шагами отправился в кухню передать повару убитого глухаря.

— Полно, пожалуйста, он радехонек… Я по себе знаю; бывало превесело, когда кем-нибудь дразнят; хоть и сердишься, а все весело…

— Помилуй, это произведет принужденность в обращении.

— Ну что за важность! да пойдем туда. Данаров здесь давно.

— Я видела его.

— Зачем же ты удалилась?

— Замечталась здесь, а потом с Митей болтала.

И она увела меня с собой.

— Генечка, так не делают, — сказала мне тетушка, встретясь с нами в комнате, смежной с гостиной, — гостей одних не оставляют; это неловко и невежливо.

— Вот тебе и выговор, — сказала Лиза.

Но я находилась в таком состоянии духа, что меня было трудно огорчить или рассердить.

— Соберемтесь когда-нибудь в Заказе пить чай, — сказала я Лизе, подходя к гостиной.

— Прекрасная мысль! — отвечала она, можно устроить это вроде пикника. Назначим день и пригласим Николая Михайловича.

Намерение наше принято было всеми с удовольствием, только исполнение его по случаю сомнительной погоды отложено было до послезавтра. Но погода, как назло, портилась все более; ежедневные дожди больше недели держали нас дома.