В стороне от большого света

— Когда голодный волк душит овечку, его проклинают, а виноват ли он, судя по истинному порядку вещей?.. Простишь ли ты человека, — прибавил он после некоторого молчания, — у которого причиной вины была одна только любовь к тебе?

— О, конечно; но все же лучше овечке не заходить в лес и быть поближе к пастухам.

И я отошла со стесненным сердцем к игравшим в шахматы Федору Матвеевичу и брату его.

— Вы умеете играть в шахматы? — спросил меня Федор Матвеевич.

— Нет, поучите.

— С удовольствием. Вот видите, — продолжал он, расставляя выточенные из кости старинные фигуры, где ферязи представляли рыцарские головы в шишаках, пешки — миниатюрных вооруженных воинов. — Вот видите, это король, здесь королева, здесь офицеры или ферязи и так далее. Здесь великая наука жизни, уроки, как избегать ухищрений врагов, отражать их нападения, главное, предвидеть их, выпутываться из стесненных обстоятельств и выходить из боя победителем.

— А я, — заговорил Александр Матвеевич, — часто на месте короля воображаю молодую девушку: ряд крупных фигур представляет родных и знакомых, ряд мелких — всю прочую житейскую сволочь. Все они стараются изо всех сил предохранить ее от искушений молодости, оградить от влияния первого, по их мнению, врага ее — мужчины; они хлопочут, суетятся, перебегают с места на место; она сама, хотя действует лениво и медленно, а все-таки помогает им вследствие неизбежных законов приличия. Но, увы, все труды, все старания рано или поздно кончаются неизбежным шахом и матом…

— Неужели неизбежным?

— Конечно, бывают исключения; иногда обе партии остаются ни при чем. У хороших игроков это редко случается.

— Вы хороший игрок?

— Не совсем, иногда делаю неверные ходы.

— А что, пойдем мы в Заказ? — спросила Лиза, входя.

— Непременно.

— Кажется, дождя не будет, — сказала она, подходя к окну, — ветер разнесет облака. Что вы еще рисовали? — обратилась она к Данарову. — Ах, Боже мой, что вы сделали! Посмотри, Генечка, он зачеркал и затушевал свой рисунок, так, что ничего не видно.

В это время пришла тетушка и пошла к обеду, ласково пригласив нас следовать за нею.

Во время обеда пришла Анна Степановна с одною из дочерей и Маша Филиппова. Они уже пообедали дома, потому что их утро начиналось очень рано.

— Вы не устали, Маша? — спросила я ее после обеда.

— Нет, а что?

— Мы надумали идти в лес и даже пить там чай.

— С удовольствием. Мы совсем не устали. Далеко ли прошли — двух верст не будет. Я ведь к вам от Арины Степановны; я у них сегодня ночевала. Катя! вы пойдете? — обратилась она к дочери Арины Степановны. Та изъявила свое согласие.

— Николай Михайлович с вами? — спросила меня Маша.

— Давеча он хотел идти с нами. Маша засмеялась.

— Давеча хотел, — сказала она, — а теперь, пожалуй, и передумает.

— Отчего вы так полагаете?

— Ведь он такой, как на него найдет.

— Вы его хорошо знаете, Маша?

Она мгновенно придала своему лицу выражение совершенного равнодушия и сказала:

— Да где вам так знать, как мы узнаем; мы ближе живем к его усадьбе, да и жизнь наша не такая — всякий слух до нас скорее доходит. Это о празднике, ихние люди были; ну ведь не запретишь, под окнами гуляют, говорят между собой — слышишь. Домишка наш маленький, низенький.

Неопределенное чувство сомнения и недоверия скользнуло у меня по душе.

Я взглянула на Машу. Никогда я не видала ее такою хорошенькою: худенькая, стройная, в розовом холстинковом платье, стянутом черным кушачком; ее постоянно бледное личико разгорелось от движения, черные глазки блестели бриллиантами и полузакрывались ресницами, с выражением какой-то внутренней, скрытой неги; нельзя было равнодушно смотреть на нее. Тонкие, черные как смоль брови, то слегка хмурились, то приподнимались, будто тайная, сжатая насмешка шевелилась у нее в голове.

К нам подошел Данаров. Маша с каким-то капризным кокетством скрестила руки, наклонила на сторону головку, повернулась и отошла. По лицу его пробежала едва заметная улыбка.

— Как она хороша сегодня! — сказала я, показывая на нее вслед.

— Да, — отвечал он, — в этой девушке много оригинального. Когда вы стоите с ней рядом, то сравнение ночь и день приходит на ум; в вас все, начиная с вашей души до наружности, — все озарено спокойным, теплым светом; нет обманчивых призраков, не томится душа безотчетным страхом. Смертельный враг ваш может спокойно спать на краю пропасти в вашем присутствии. А там, — продолжал он, указывая взглядом в ту сторону, где стояла Маша, — там все неверно, все полумрак, полуправда; взор тонет в этих черных глазах наугад, не различая ничего, встречая повсюду сомнения.

— Право, — сказала я, — по вашим словам, мы с Машей годились бы в героини романа; только из меня вышел бы характер бледный и скучный, а из нее — одно из тех увлекательных лиц, за которым читатель следит с любопытством и нетерпением.