В сторону южную

Но нам с Петькой песня очень понравилась, и мы, весело подпрыгивая и напевая «Чумча́ра-чумчара́», помчались к детскому саду. Галя очень хорошо зашила майку, так хорошо, что и не видно было, где она порвана, и настроение от этого у нас стало прекрасным. Мы бежали через рынок. Яшка уже ушел, но зола в потушенных костериках киргизов была мягкой и теплой. Я пообещала Петьке взять его с собой на базар, посмотреть Яшку, поесть вкусного плова, а Петька за это обещал мне принести поиграть мячик. На площади перед заводом мы взобрались на трибуну, и Петька научил меня, как не бояться спускаться вниз по ступенькам, — надо просто смотреть вперед, а не на ступеньки и двумя ногами становиться на каждую, а не по очереди, как это делают взрослые. У калитки детского сада нас ждал Ванечка, мы дали ему шоколада и спросили, вкуснее ли он меда. Ванечка сказал, что мед вкуснее, и тогда мы решили готовиться к походу в горы за медом.

Горы были очень хорошо видны. Их белые вершины казались совсем близкими, если стать на крыльцо детского сада; правда, такими же близкими они казались и из степи, куда я ходила за кизяками, а степь была далеко от детского сада, но я не стала говорить об этом Ванечке и Петьке.

Теперь каждый день за завтраком, обедом и ужином кто-нибудь из нас оставлял свой кусочек хлеба, а Ванечка еще приносил макуху из дома. Все это мы прятали в чулане, где когда-то запер нас Петька. Правда, очень трудно было удержаться, чтобы не съесть макуху, мы по нескольку раз в день вспоминали о душистых крепких кусочках, лежащих в газете, в углу за старым корытом, и часто обсуждали, понравится ли макуха стрекозам, которые должны показать нам, где мед. Больше всех говорил об этом Саша. Он приехал из Ленинграда, и моя мама один раз сказала мне, чтобы я ни в коем случае никогда не обижала его. Она сказала, что в Ленинграде из-за фашистов совсем нечего было есть и люди так голодали, что даже умирали от голода и Саша тоже голодал. Но Петька даже Саше не разрешал говорить про макуху, он сказал, что, если кто еще раз про нее вспомнит, в горы за медом не пойдет. И мы перестали говорить про эту макуху, но однажды Петька пошел в чулан прятать хлеб и увидел, что макухи нет. Еще вчера утром она была, а сегодня уже нет. Мы собрались в канаве за домом, чтобы обсудить это чрезвычайное происшествие, и тут заметили, что нет Ванечки и Саши.

— Они ушли без нас в горы, — сказал один мальчик, — я видел, как они лезли в дырку.

За домом под забором мы прорыли лаз, чтобы можно было незаметно убегать и незаметно возвращаться, так что воспитательницы даже и не знали, что кто-то уходил с территории. В эту дырку в погоню за предателями и полезли мы все. Вел нас Петька, он был в ужасном гневе, всю дорогу, пока мы тащились по жаре пыльными безлюдными улицами, он говорил, что никогда не доверял Саше и что у Ванечки дома, наверное, припрятано столько макухи, что им с Сашей хватит накормить всех стрекоз в горах. Это была неправда, у Ванечки дома не было макухи, мать приносила ему по маленькому кусочку, а утром Ванечка относил этот кусочек в детский сад. Я сказала об этом Петьке, но Петька закричал, что это, наверное, я сама съедала всю макуху по дороге в сад, поэтому мы всегда так мало приносили.

— А ты вообще ничего не приносишь, — ответила я Петьке на это. — Я тебе давала шоколад? Давала. А ты мне что давал? Мячиком твоим играть нельзя, он лопнутый.

— Ты сама, рыжая, скоро лопнешь, — пообещал Петька. — Смотри, какое у тебя здоровое пузо, это оттого, что макухи много ешь и в госпитале побираешься.

Пузо у меня действительно было большое, а про госпиталь он сказал неправду, поэтому я очень рассердилась на Петьку, отбежала в сторону и закричала:

— Мало я тебя избила? Еще Леша тебя побьет, и в госпитале про тебя всем скажу, какой ты плохой и как меня «выковыренной» дразнишь, Маркел Митрофаныч тебе покажет, как дразниться.

— Уходи, рыжая! — крикнул Петька и бросил в меня камушком.

Я нагнулась, чтобы поднять камушек и бросить в Петьку, и вдруг увидела шнурок. Шнурок был от Ванечкиного ботинка, я так часто завязывала эти шнурки, что не могла спутать их ни с какими другими. Это был Ванечкин шнурок, один конец лохматый, его всегда приходилось слюнявить, чтобы он пролез в дырочку, а на конце другого черненький блестящий наконечник. Значит, Ванечка был здесь и, значит, снова стер ногу, раз ботинок его теперь без шнурка. Я быстро полезла в кусты, и Петька закричал мне вслед:

— Испугалась, рыжая! — А потом: — Маша, Маш, ты куда?

Я не ответила и, царапая руки о сухие ветки, нагибаясь шла по узкому, сумрачному зеленому тоннелю. Рядом журчала вода в арыке, и впереди не было проблеска света. Я попробовала вылезти из зеленого коридора, но колючие ветки сомкнулись плотно, и, еще больше поцарапав руки, я оставила эту попытку. Я шла так долго, что мне уже сделалось страшно, и вдруг увидела Ванечку. Он сидел на земле спиной ко мне.