В сторону Новой Зеландии

По равнине можно ехать и день, и два, будто впрок насыщая зрение пространством. Здесь и вздремнуть простительно – но горы совестно проспать. Я недоумевал в молодости, когда асы географии или гляциологии забивались поглубже в кузов ГАЗа-66 на тюки с экспедиционной поклажей и дрыхли себе, когда каждый спуск или подъем дороги распахивал виды на расщелины, горные цепи, бездонные ямы воздуха и снежные главы, от которых внутренности завязывались узлом.

И вся эта роскошь сейчас мерно расправлялась то справа, то слева по ходу нашего “вэна”, а я еще тормошил себя то и дело: “Эй, не вздумай привыкнуть к тому, что вокруг – Африка! Расселся тут, как., в Западном Дегунино!”

Почва этих холмов плодородная и очень красивая, ржаво-рыжая, но возделывать ее – труд, конечно, каторжный. Обработанные участки обнесены изгородью из выкорчеванных булыжников: своеобразные памятники борьбе за выживание. Здесь выращивают аргановые деревья, из плодов которых вручную и в несколько древних приемов добывается масло – для кулинарных и косметических надобностей. Эти раскидистые кроны, похожие на гипертрофированные оливы, сплошь в длинных колючках, что не мешает косматым козам, по преимуществу черным, прогуливаться вверх-вниз по узловатым ветвям, набивая неприхотливую утробу. И я вспомнил, что видел уже коз-верхолазов мильон раз в детстве – на фотографиях в книге путешественников чехов Зикмунда и Ганзелки, – и попросил шофера Фарида остановиться на минуту, чтобы щелкнуть эту давнишнюю невидаль самому… И тотчас рядом как из-под земли выросли пастухи, не менее корявые, чем вековые Argania spinosa, и взыскали со старого приезжего козла налог на экзотику – и пищевая цепь благополучно замкнулась.

И нечто подобное повторялось потом с завидным постоянством. Скажем, заприметил я боковым зрением в тупичке старого Феса махонького дедушку в чалме и ветхом халате рядом с ветхим осликом и тайком заснял его. А звездочет возьми да и просемени ко мне деловито за платой: он там, оказывается, на вахте – ряженый. Ну, и кто из нас охотник, а кто добыча? Вот это-то ощущение подвоха с непривычки несколько нервировало: иногда закрадывалось подозрение, что я – участник спектакля, но не поставлен об этом в известность.

Подцепив вирус самолюбивой мнительности, я, вероятно, лишил себя полноты удовольствия от ночного столпотворения на площади Джемаа-эль-Фна в Марракеше. Эта огромная площадь в центре огромного же глинобитного средневекового города в ночные часы традиционно отдается под балаган и в прямом, и в переносном смысле: заклинатели змей, гадалки, знахари, пляски трансвеститов; тут же обжираловка – чаны с диковинным варевом; какофония из музыки, пения и всякого рода завываний. И, понятное дело, у недоверчивого новичка может создаться впечатление, что эти возбужденные толпы норовят именно ему всучить что-либо абсолютно лишнее. Скажем, точную дату его смерти с плошкой похлебки из бараньих мудей в придачу. Для скованного человека вроде меня эти встречи глазами в толпе с последующим хватанием за руки и принуждением к чему-то непонятному – нешуточное испытание. Поэтому я заранее напялил одну из самых отталкивающих своих физиономий – и, скорей всего, сам же и прогадал, отвадив от себя заодно с шарлатанами Джемаа-эль-Фна добрую половину праздника.

Вряд ли когда еще занесет в эти края, но мой совет: набивайте карманы мелочью и позволяйте водить себя за нос, пока не наскучит! Если разобраться, все по-честному: вы ведь не жить сюда приехали, а пялиться; перед вами, зеваками, и ломают за гроши какую-то свою комедию.

Но одну безусловную удачу той ночи сберегу и внукам расскажу: я видел дервишей! Всякий раз, перечитывая “Путешествие в Арзрум”, я с веселым умилением предвкушаю это место – встречу автора с дервишем. Так точно: четыре огородных пугала расположились прямо на мостовой с краю безумствующей площади. Желая сделать мне приятное, наш гид Анисе дал им монетку, и они принялись кликушествовать наперебой. Хватило их, как музыкального автомата, секунд на сорок.

Вообще “книжный” опыт, восполняя отсутствие личных местных воспоминаний, служит добрую службу в путешествии. Объясню, о чем я.

Я, вероятно, равнодушно скользнул бы глазами по забулдыге-европейцу средних лет, с достоинством принимавшему чаевые в устричном ресторане в Уалидии, если бы не вспомнил, что именно в Марокко скончал свои дни совсем пропащий лорд Себастьян из любимой в молодости книжки Ивлина Во “Возвращение в Брайдсхед”. А голливудский ретро-шарм передается Касабланке за счет знаменитого одноименного фильма. Иначе бы, вполне вероятно, – ни уму, ни сердцу. А то я вдруг сам в Рабате почувствовал себя не настоящим и объемным, а вымышленным и заключенным в плоскость киноэкрана.