В стране чайных чашек

– Не переживай ты так! – Меймени через силу улыбнулась, глядя на страдальческое лицо дочери. – История Ирана полна крайностей. У нас многое делается силой, по произволу властей. Когда во времена Реза-шаха моя мать вышла на улицу в чадре, ее сразу остановила полиция. Ее не арестовали, но чадру заставили снять. Тогда власти хотели уничтожить религию, сделать нашу страну такой же, как на Западе. Теперь наоборот: они решили, что мы стали чересчур вестернизированными, и навязывают нам старые религиозные установления и правила. – Она вздохнула. – Это как маятник, который качнется в одну сторону, а потом начинает двигаться обратно. Так мы и живем, от одной крайности к другой… – Она вздохнула и, отступив на шаг, окинула Мину взглядом. – Мужчины часто используют женщин для самоутверждения. Вот теперь моя внучка должна прикрываться, чтобы они могли считать, будто чем-то управляют.

Мина уже знала, что означает слово «они». За всеми переменами, произошедшими в их жизни после Революции, стояли эти «они» – те, кто заменил собой шаха. Новая власть. Новый режим. Те, кого боялись простые люди.

Мине хотелось пожаловаться матери, что серая ткань, покрывающая ее голову и тело, тяжелая и неприятно колется, но решила, что сможет потерпеть. Маме и так хватает причин для беспокойства. Казалось, Дария постоянно борется с собой, с трудом сдерживая гнев. Она кричала на Хумана и уже дважды сожгла тахдиг, который вместо мягкого и золотистого получился сухим и обугленным.

На следующий день Мина застала мать в гостиной, где та разложила на столе какие-то бумаги.

– Что это, мам? – Пожелтевшие бумажные листы были сплошь исписаны какими-то цифрами, незнакомыми значками и символами. Почему мама не готовит? Почему не лепит из фарша котлеты, которые они всегда ели по средам?

Дария ничего не ответила. Можно было подумать – она вовсе не слышала дочь.

– Что это? – снова спросила Мина.

– Ничего, – ответила Дария после небольшой паузы и собрала бумаги в стопку. – Абсолютно ничего.

На верхней кромке одного из листков Мина заметила имя: «Дария Данешджу». Она знала, что так маму звали, пока она не вышла замуж за папу. Бумаги тоже выглядели очень старыми – быть может, это было что-то, что Дария писала еще в школе.

– Раньше ты много занималась математикой, – осторожно заметила Мина.

– Раньше я занималась многими делами, – ответила Дария. – Твой отец и братья скоро придут. Идем, нужно приготовить им обед.

Когда-то они всегда разговаривали, когда готовили что-то вместе, но на этот раз было иначе. Обе молча опускали руку в миску с говяжьим фаршем, к которому Дария добавила куркуму, соль, перец, хлебные крошки, вареный картофель и яйца. Полужидкая субстанция мягко скользила между пальцами Мины, когда она, зачерпнув фарш, превращала его в мясной шарик и передавала матери. Дария сжимала шарик между ладонями, прихлопывала и прищипывала, превращая его в правильный тонкий овал, который затем опускала в разогретое масло. Масло шипело и шкворчало, но мать и дочь работали молча. Это было так странно, что Мина невольно подумала: неужели ее мать все еще думает об этих желтых бумажных листах, пытаясь решить в уме какое-то старое уравнение?

Фарша в миске оставалось уже совсем немного, когда Мина открыла рот, собираясь что-то сказать. Подняв взгляд на мать, она увидела, что Дария сидит очень прямо и выглядит такой суровой и неприступной, что у нее пропала всякая охота с ней заговаривать. Вместо этого Мина протянула Дарие очередной мясной шарик, который та за считаные мгновения превратила в овал такой же формы и размера, как и предыдущие. Еще секунда – и котлета оказалась в кипящем масле на сковороде.

Из кухонного окна Мина не могла видеть дом бабушки, но она знала, что он там. Чтобы попасть к нему, достаточно было перейти через улицу, обогнуть лавку зеленщика, пройти между небольшими домами с воротами из кованого железа и свернуть налево. Думать о том, что совсем недалеко – фактически через три улицы – стоит старый дом, в котором бабушка и дед прожили почти полстолетия, Мине всегда было приятно. Она любила представлять себе его толстые кирпичные стены, ухоженные розы за оградой, голубей, которые садились на подоконники, чтобы поклевать хлебных крошек из специальных ящичков, политые из шланга кусты, на листьях которых сверкали бесчисленные водяные капли. Эти мысли утешали и успокаивали, и пока на плите одна за другой поджаривались котлеты, Мина воображала себе, как у себя в кухне бабушка жарит лук в большой закопченной сковородке и негромко подпевает магнитофону, на котором крутятся пленки с записями ныне запрещенной Гугуш, а дед расположился на полу гостиной на темно-красных бархатных подушках и, подперев голову рукой, читает вечернюю газету и потягивает крепчайший черный чай из крохотного стаканчика.