В стране долгой весны

Покинул свой пост в бане Козенок совсем недавно, когда работать стало невмочь. Но и теперь частенько ходит в баню, садится в уголок, смотрит, как люди одеваются и раздеваются, вдыхает сырой, пропахший глаженым бельем, мылом, дубом и березой банный дух, и мнится ему, что время не течет, не движется, а стоит на месте — нет старости, нет смерти.

— Нынче в банщики за деньгами идут, — добавляет равнодушно Козенок. — Банщики-то цельные машины пустых бутылок сдают. Опять же чаевые стали давать. Нынче банщики самый богатый народ — купцы, одним словом.

День зрел стремительно и неудержимо. По главной магистрали города уже беспрерывным потоком мчались машины. Автобусы и троллейбусы, забитые до отказа пассажирами, неповоротливые, тяжело покачиваясь, тащились по улице. На базаре починили поваленный бурей забор, и здесь люд гудел, барахтался, что-то продавал, покупал, съедал, увозил и привозил.

Дворники заканчивали подметать и поливать улицы, мало теперь что напоминало о ночном буране, только розовая пыль, занесенная из далекой желтой пустыни, еще висела над домами.

Прохожие подолгу задерживались возле поверженного дуба, дивились его величине и шли дальше.

Брагин, презрительно сощурившись, шептал им вслед:

— Прут и прут — цирк увидели.

Вновь из сарайчика выходит Кузьма Тутов и опять размечает метром ствол.

— На дрова, что ли? — спрашивает дворник Ефим, обрадованный тем, что не ему придется возиться с деревом. Он забыл, что уже спрашивал об этом.

— Займись своим делом, — отвечает Тутов.

— Купцы — купечество… — бормочет дед и ковыляет вслед за Тутовым во двор.

Солнце уже высоко и палит нещадно сквозь ржавую тугость воздуха. Тихо. Над жесткими, будто восковыми, крупными листьями дуба порхают две белые бабочки: не то они листья разглядывают, не то они просто гоняются друг за другом. Откуда-то появилась старая коза. Помахивая блаженно коротким хвостиком, она стала торопливо объедать листву.

Когда Дударин и Брагин остались одни, бывший борец неожиданно признался:

— Мне еще в детстве цыганка нагадала, что помру в день, когда упадет большое дерево.

— Да ну!.. — удивился Дударин. Но он тут же спохватился, подумав, что своим удивлением только расстраивает Брагина, и с напускной уверенностью сказал. — Ерунда это все. Рублик поди выжала из тебя и все набрехала.

— Бесплатно гадала, — хмуро и печально пояснил бывший борец. — На всю жизнь гадание запомнилось. Два дня назад я сон увидел — прямо-таки вещий сон. Вот и живи тут спокойно после такого! Лежу я в какой-то белой палате, как в больнице, подходит старичок во всем белом. Ощупал меня всего и спрашивает: «Много пил-то?» Я честно говорю: «Когда были деньги, то много, а когда не стало денег, то мало — все как по теории относительности». — «Девчат обманывал?» — опять спрашивает. «На то и девки живут!» Потом строго так, как судья: «Крал?» — «Дрался, дебоширил, бывало, самого по пьяни били, но чтобы красть да предавать — нет, кровью могу поклясться». — «Не клянись, — говорит, — я верю и так. За это ты в одночасье, как дуб с земли, уйдешь». Не брешу, так и сказал — как дуб.

— Ну и что? Кино какое-нибудь перед сном посмотрел или переел на ночь, вот и приснилось такое.

— Кино, переел… У меня предчувствие — сердце томится.

— Старуха ты, что ли, какая, чтобы в сны верить?!

— Поверишь, когда он вот так подсиропил — кивая на дуб, говорит Брагин. — А я еще той ночью лежу и думаю с радостью, что жить мне еще сколько, потому что верил, что дуб-то крепок. С виду такой был дебелый, а на самом деле весь иструхлился. Вот он — цирк нашей жизни.

Дударин попытался успокоить Брагина, но тот сидел задумчивый и вовсе его не слушал.

Появился Кузьма с дворником, и принялись двухручкой распиливать ствол.

Дударину стало не по себе, будто распиливали его прошлое. Он поднялся и пошел домой.

В комнате душно. Дударин сел в кресло напротив стены, на которой висела большая фотография в красивой раме. Четыре паренька в полосатых майках весело и счастливо смотрели на него.

Николай Николаевич нашел себя в центре снимка. Какой он был тоненький! Ах вы цветы-цветики! Ах ты время-времечко! И погибли его дружки-цветики, и остановилось навсегда для них времечко! Крупная слеза выкатилась из глаз. Дударин крякнул и заторопился к выходу.

Пройдя широкий заасфальтированный двор, он обогнул у самого обрыва кирпичный дом и по стежке стал спускаться к реке. Кусты цеплялись за руки, ноги, лицо, но он ничего не чувствовал. Он прошел по широкой набережной, сел на скамеечку под деревом и стал смотреть на реку.

По тропке, по которой только что спустился Николай Николаевич, тридцать лет назад бегали четыре друга под обрыв прятаться от бомбежки. Когда немцы заняли город, товарищи решили вести разведку. Никто им не приказывал, никто их об этом не просил — так решили сами, потому что были пионерами. Днем они забирались на верхушку дуба и смотрели на дорогу, по которой к переправе шли немецкие машины, танки, орудия, колонны солдат. Считали, запоминали, чтобы при случае передать партизанам или бойцам Красной Армии.