В стране контрастов

Прямо на юг небо было чище и чувствовалась какая-то даль, словно широкая дорога в неведомое царство пустыни. Нигде ни кустика, ни зеленой луговины, ни зверя, ни птицы, ни одного звука, кроме завывания резкого ветра. Ворота Памира как бы вводили разом, с первых же шагов, в область этой безжизненной, неприютной, безмолвной страны беспомощности и неизвестности для вступавшего в нее путника. Вот таково впечатление путешественника, попавшего на «Кровлю Мира».

Между горами Памира находится водораздел, из которого в разные стороны разбегаются реки. В этом месте горы не высоки, и много небольших озер, соединенных ручейками. Повыше лежат ледники. По мягким склонам гор и в самой долине весело пестреют многочисленные стада огромных диких баранов с громадными завитыми рогами. Об этих баранах, живущих и летом и зимою на высоте в 10–16.000 футов, упоминает еще Марко-Поло. На Памире, кроме того, встречаются козлы «ранг», известные своим замечательно мягким и шелковистым пухом. Тут попадаются и сурки, комично служащие на задних лапках и нарушающие безусловную тишину своим меланхолическим свистом.

^{Вид в западном Памире.}

В горы Памира заходят и лисицы, и волки, и медведи, и зайцы, и другие животные. Памир считается родиной замечательного животного — быка яка. Теперь здесь можно видеть только ручных яков. Ничего не может быть забавнее этого громадного, неуклюжего зверя, когда он, при своей сорокапудовой тяжести, принимается играть и прыгать. С наступлением короткого лета на озерах появляются утки, и в поднебесье летают разные птицы. Но нигде не видно ни одного кустика, который бы напоминал о существовании древесной растительности…

^{Дикий як.}

Стоит только спрятаться солнцу за тучку, чтобы почувствовалась свежесть. На высотах Памира даже и в июле месяце идет снег. Спустившись с больших высот, я наткнулся на киргизское кочевье. Узнав, что я путешественник, меня тотчас же окружили, и прежде всего послышались такие возгласы:

— Добрый конь! Славный конь! За сколько купил?

Я сказал.

— У! Много денег. У нас таких нет. Ружье доброе!

Я развьючил и расседлал своих коней и, пообещав заплатить за все услуги, просил дать мне приют. Мне дали даже отдельную кибитку.

^{Вид в западном Памире; внизу киргизская юрта.}

Жизнь этих киргизов поразила меня своей беднотой и какой-то забитостью. Живя в такой суровой местности, надо бы уметь бороться с ее неудобствами, а киргизы этого не умеют. Вечно простуженный, с больными глазами, полуодетый, почти не имеющий скота, памирский киргиз совсем не походит на других кочующих киргизов.

Может ли быть что-нибудь несообразнее кочующего больного киргиза без скота и передвигающегося с места на место с несколькими баранами?

Киргизы с любопытством осматривали все мои вещи и, насмотревшись, принесли мне баранины и сели тут же приготовлять мне пилав. Мы сговорились, — за известную плату, конечно, небольшую, — что они проводят меня через перевал, после которого я уже поеду вдоль хребта к Мерву.

На рассвете мы выехали с двумя киргизами на лошадях, и я с своими двумя конями. Сначала мы ехали по тропинке и ехали не тихо, но на высоте дорога совсем кончилась, и нам осталось только отдаться в распоряжение своих лошадей. Умные кони карабкались по каменному обвалу и от страху даже взмылились. Наконец обвал стал так труден, и щелей так много, что все мы слезли с лошадей, и киргизы повели своих лошадей под уздцы, а я отпустил своих просто, зная, что они пойдут за мной. Поднявшись по мучительной каменной лестнице еще немного, мы добрались до плотной земли. Узкий и острый перевал Баш Гумбез скорее походил на какие-то ворота и едва давал место, чтобы поставить несколько лошадей. Спуск начался тотчас же и точно такой же крутой, как и подъем, но только гораздо более опасный. Спускать лошадей прямиком по обвалу — дело мудреное.

^{Киргиз с верблюдом.}

Мы спускались по краям совсем отвесных скал, и вернуться назад не представлялось никакой возможности, тем более, что не было ни одной площадки, на которой можно бы остановить лошадей. Справа возвышалась отвесная каменная стена, а слева такая же каменная стена спускалась в горный бешеный поток. Вдруг поперек дороги лег обрыв в 1 1/2 сажени высотою, голый каменный и почти отвесный. За ним спуск был крут но, по крайней мере, выходил из каменных стен. Развьючили лошадей, люди спрыгнули, спустили на руках все вещи. Остались лошади. Влево обрыв становился положе, но шире и сливался со скалами. В одном лишь месте была трещинка, на которой могла поместиться половина копыта. Но если этой трещинкой и мог воспользоваться человек, то лошадь совсем затруднялась, ибо, чтобы попасть на нее, она должна была сделать крутой и ловкий поворот на голом камне.

Долго стояли мы тут и рассуждали.

— Дальше идет хорошая дорога, — говорили мои проводники.

Я закинул повод Бегуну на седло, сам сполз вниз и отошел на несколько сажен. Бегун сильно встревожился и навострил уши, а я громко и ласково проговорил:

— Бегун! Бегун! Скорее иди ко мне!