В стране у Карибского моря

Я все пишу и пишу… Вам еще не надоело, дорогой друг? Запаситесь терпением еще на один последний маленький эпизод, я хочу еще немножко ослабить впечатление от всех описанных выше неприятных вещей. Дело было вчера вечером в Асакуальпе, довольно крупном селе по ту сторону отчаянно крутого перевала, который мы преодолели сегодня, пробираясь по чертовым в полном смысле слова ущельям. Мы устроились там в просторном доме, в котором было отведено помещение для школы, хотя оно еще и не было оборудовано. Однако «profesora» уже была на месте и проводила уроки — пока что под навесом. Это была молодая, самоуверенная столичная девица в американских парусиновых брюках, засученных до колен, крепкого сложения и развязных манер. Под этим навесом я и устроился на ночлег, потому что в доме было слишком много народу и еще потому, что чувствовал себя безопаснее, когда от «професóры» меня отделяла стена.

И вот я лежу в сиянии звезд и луны. После непродолжительной вечерней грозы воцарилась ясная ночь. Воздух тропически теплый, ибо окруженная горами равнина, где расположено селение, лежит на высоте лишь немногим более 400 метров над уровнем моря. В доме плачет ребенок. Голодные собаки непрестанно шмыгают вокруг, поросята под боком у мамаши повизгивают во сне. Старая свинья с неожиданной ловкостью перелезла через изгородь во двор, шлепнулась брюхом на землю и побежала обнюхивать террасу. Хотя собаки, поросята и куры уже давно подобрали там все мало-мальски съедобное, она все же находила что-то для себя и непрерывно чавкала. На мои предусмотрительно запертые ящики и мою койку она прореагировали недовольным хрюканьем и энергичными толчками. Мне хотелось спать, но заснуть не удавалось.

И вдруг зазвучала музыка. Двое парней откуда-то по соседству, по-видимому влюбленные в ослепительную красотку учительницу, пришли с гитарами, чтобы пропеть ей серенаду. Никакое наше радио, никакая пластинка, никакой оркестр не смогли бы воссоздать прелесть этого ночного дуэта. Это было так естественно, так неподдельно, так стихийно, словно бил родник. Это не было похоже на модные песенки, далеко нет. Это были чудесные центральноамериканские народные мелодии, то полные захватывающего ритма, от которого сами ходят ноги, то пронизанные той надрывной грустью, которой наша музыка не знает и не может воспроизвести. Почти целый час они играли и время от времени пели, хотя женщины в доме отвечали лишь глупым смехом. Но парням это было неважно, они наслаждались собственной музыкой, они всецело находились во власти своего собственного искусства. И с той же чудесной песней, с которой появились, они потихоньку, незаметно скрылись во тьму, и звуки сливались со светом луны в единой неповторимой гармонии. Если бы они знали, какой у них был благодарный, безмерно счастливый слушатель!

Великолепно! В этот самый момент, как будто она специально решила дать мне дописать до конца, толстая хозяйка зовет ужинать — время уже около девяти. Нет, это не та скромная, приятная кухарка Мария из Тропического института в Сан-Сальвадоре с ее любезным приглашением к столу, это грубоватая, скупая на слова матрона, которая не внушает особенно теплых чувств. Но что делать, теперь главное наполнить чем-нибудь пустой желудок. Сегодня, после завтрака в половине седьмого утра, мы съели в полдневный отдых лишь по три холодных тортильи, запив их водой из реки, и в животе у нас урчит не меньше, чем у всех остальных. К тому же огарок свечи, укрепленный на одном из моих жестяных ящиков, вот-вот погаснет, и я наскоро заканчиваю письмо в надежде, что теперь Вы получили хотя бы небольшое представление об Эль-Параисо, то есть о рае.

С сердечным приветом, до следующего письма,

Ваш…»

В ОЛАНЧО, НА КРАЙ СВЕТА

В столице Оланчо Хутикальпе служанки «Пансиона Сапаты» с недовольной миной отвели мне последнюю свободную каморку на заднем дворе, по соседству с отвратительно воняющей помойкой. Остальные полдюжины комнат были заняты коммивояжерами и контролерами административных учреждений. Воскресный день уже клонился к вечеру. Гриадас (горничные) не ожидали больше гостей, и им не хотелось доставать еще одну простыню и застилать шаткую кровать. Они уже принарядились к гулянью на площади. Тем не менее они не забыли задать обычный вопрос:

— Не угодно ли сеньору отдать в стирку белье?

— Comono! — ответил я и протянул им свою рубашку. Обычно я сам ежедневно полоскал ее в реке, и для меня дело было не столько в стирке, сколько в том, чтобы ее выгладили. Прошло несколько минут, и я услышал, как в кухне, отгороженной всего лишь дощатой перегородкой, одна из горничных говорила другой с насмешкой и оттенком гадливости:

— Смотри-ка, у него блохи!

И обе захихикали так, как будто блохи были здесь бог знает в какую диковину.