В стране у Карибского моря

Через двое суток после Сан-Эстебана наш замечательный мул начал прихрамывать, и Хосе становился все мрачнее. Мы уже оставили позади обширные пространства плоской саванны. Они были вдоль и поперек изрезаны глубокими крутыми кебрадас, узкими ущельями, в которых неслись быстрые ручьи. Приходилось то спускаться вниз, то подниматься в гору, и часами тянулась дорога из гальки, устилавшей ложе речки Конкире. Ко всем прочим бедам мы несколько раз попадали под дождь. Северо-восточный пассат с океана доносил его сюда через невысокие прибрежные горы раньше и более равномерно, чем в замкнутое центральное нагорье. Трава, высокая и сочная, служила кормом многочисленным стадам. В значительной своей части они принадлежали стоящей невдалеке от дороги асьенде «Ла Крус», которой владел один образованный помещик, хорошо известный в столице. Хозяина вместе с его женой мы случайно застали на асьенде, и я провел час среди заботливо возделанных цветников сеньоры и в богатой библиотеке сеньора, ведя с ним интересные беседы.

Мы направлялись в Эль-Карбон, одно из немногих с Гондурасе поселений индейцев племени пайя. По когда до него оставалось несколько часов хода, в проклятом скалистом массиве Агуа-Амарилья, в зловещем, поливаемом ливнями, густо заросшем лесом ущелье, наш добрый мул провалился задними ногами п затянутую илом яму между двумя метровыми каменными глыбами. Теперь мы вели его с величайшей осторожностью, чтобы он хотя бы доковылял до спасительного ранчо дона Алехандро Флорес, уединенного лесного жителя. До него оставался еще добрый километр. Эль-Карбон так или иначе стал для нас недостижим, пасмурный день уже клонился к вечеру, а мы все еще тащились к этому одинокому хутору.

Когда мы туда вошли, даже Хосе наморщил нос. Через весь земляной пол хижины, сложенной из неотесанных бревен, тянулась широкая и глубокая рытвина, полная вонючей грязи. В ней копошились измазанные с ног до головы свиньи и собаки. Эту рытвину проделала дождевая вода, из года в год стекающая с крыши, и за годы никому не пришло в голову засыпать ее и направить воду по другому руслу — по-видимому, она никому не мешала. Наоборот, было даже удобно выплескивать туда обмывки и швырять отбросы. Две хозяйские дочери с голыми ногами стояли в этом болоте перед самодельным столом, покрытым застарелой и свежей грязью, и растирали кукурузную массу. Их ногти были наманикюрены, в волосах торчали цветные гребни, кожаные пояски схватывали в талии некогда красивые платья. Обе девушки два или три года посещали школу в Сан-Эстебане — до тех пор, пока дон Алехандро не переселился сюда. Он очень гордился своими дочерьми. Вокруг лежали кучи пустых кукурузных початков, разорванных ботинок, мешков, обрывки конской сбруи. Косо поставленное бревно с вырубленными ступеньками вело на дырявый чердак — там спали всей семьей. Из щелей потолка свисали грязь, паутина, крысиные объедки.

Хотя здесь не было комаров, я натянул над своей койкой противомоскитную сетку (мне стоило немалого труда найти свободное место), опасаясь, что ночью на меня станут падать жуки, крысиный помет, а то и сами крысы. Достаточно было и того, что здесь едва можно было продохнуть от вони. Деятельные грызуны подняли возню, как только я улегся. Хосе вместе с хозяевами поднялся по бревну наверх. Не знаю уж, где он собирался поместиться там на нескольких квадратных метрах шаткой поверхности. Хотя на сон грядущий я еще раз от души выругался про себя по поводу всей этой грязи, с другой стороны, я был весьма признателен дону Алехандро. Ибо он не только избавил нас от неприятностей дождливой ночи в лесу, но и согласился вместо Хосе продолжать со мной путь к побережью со своими двумя маленькими вьючными лошадками.

НЕДООЦЕНЕННЫЕ ИНДЕЙЦЫ

Дон Алехандро знал обычаи индейцев пайя. Когда мы за одним из поворотов долины Амарилья заметили вдали нескольких женщин, он вдруг издал резкий предупредительный окрик. Двое из женщин, одетые в ветхие выцветшие платья, стояли в реке на больших валунах и удили рыбу. Третья, помоложе, купалась у берега с несколькими детьми, и все они с упоением обдавали друг друга брызгами. Посторонним не полагалось приближаться незамеченными к купающимся женщинам, вот почему мой спутник издал этот пронзительный клич, больше похожий на визг животного, чем на человеческий возглас. Хосе, который со своим хромым мулом решил дойти с нами до Эль-Карбона, чтобы перед возвращением домой дать животному отдохнуть денек на тамошних богатых лугах, испугался этого крика не меньше, чем я. С проворством вспугнутой дичи купающиеся скользнули под прикрытие кустарника. И когда мы приблизились к тому месту, ничто не выдавало их присутствия.

Только удильщицы продолжали в нерушимом покое, словно статуи, стоять на валунах и, казалось, гораздо больше интересовались рыбами в реке, чем нашим диковинным караваном. Алехандро крикнул им что-то на непонятном мне языке, и они ответили ему кратко на таком же необычно звучащем наречии, изобилующем шипящими звуками.