В световом году: стихотворения

На старом фронтонце убогом
вокзала заметно едва
название места: Берлога,
хоть значится Коноша-2.
Как будто тут, в скрюченных клеммах
цигарок раздув огоньки,
прошли с пентаграммой на шлемах
на мокрое дело ваньки.
И с веток снесенное
хрипло
шумит вразнобой воронье:
погибла Россия, погибла.
А всё остальное — вранье.

Плеяда любезных державе

багровых и синих огней
блестит в темноте — над ужами
сужающихся путей.

…Но если минуту, не дольше,

стоит тут состав испокон,
с три Франции, если не больше,
до Коноши-3 перегон,
считайте, что сослепу, спьяну
прибившись к чужому огню,
отстану, останусь, отстану,
отстану и не догоню.
Чтоб жизнь мельтешить перестала,
последние сроки дробя,
довольно тянуть одеяло
пространства опять на себя.

1996

ЗИМОВЬЕ

Е.М.

Твой голос с хрипотцой от курева
любую ссору подытожит.
Кто уголком таким же Дурова,
как наш с тобой, похвастать может?

…Идешь ли на неиссякающий

источник лесом и дворами,
глядим ли на перегорающий
экран с худыми новостями,

бежит ли пес, всесильной лапою

снежок колючий загребая,
крадется ль кот бесшумной сапою
— жизнь, в общем, хороша любая;

особенно под ветхой кровлею

вконец запущенного дома,
то бишь отчизны обескровленной
с песком миров до окоёма.

1996

«По окоёму встали осени…»

Словно через фрамугу —
умершему за пять
лет перед этим — другу
стало, что мне сказать.

По окоёму встали осени

заставы черно-золотые;

да и повсюду в дело брошены

полки и части запасные.

И шаткие составы встречные,

летящие под семафоры;

и солидарные, увечные

пристанционных тварей своры

(да, все мы нынче безземельные,

кто язвенники, кто в шалмане

подводит под статью расстрельную

последний миллион в кармане);

и тот у полотна железного

куст припозднившейся ромашки

мелькающий… Не безуспешные

сии зарубки и запашки.

В передметельном потемнении

пространство, сделавшись свинцово,
дошло до белого каления.

Не дергайся, имей терпение.

И дело разрешится в слово.

«Нет, не поеду — хмуро, волгло…»

Нет, не поеду — хмуро, волгло.
Но вот уже трясемся всё же
в купе с каким-то бритым волком,
наемным киллером, похоже.

И дребезжащая открыта

в дыру космическую дверца,
что силой своего магнита
вытягивает магму сердца.

Выходишь затемно на старом

перроне в рытвинах глубоких
еще с времен тоталитарных,
скорее серых, чем жестоких.

На улице — где все бессрочно

почти друзья поумирали
и сосунки в трущобах блочных
диковиною нынче стали,

уже светает; припозднился:

листва осыпалась дотоле.
Когда-то ведь и я родился
при Джугашвили на престоле.

Жизнь прожужжала мимо уха.

На кнопку надавлю упрямо.
Слепая, мне по грудь, старуха
не сразу и откроет… Мама.

1996

TRAVESTI