В свободном падении

Я сидел в уютной темноте, на уже собранном чемодане, опершись подбородком на руку. В квартире больше никого не было. Мами не появлялась уже несколько дней, даже недель – пропадала с пастором Батистом. Я со скрипом принял их желание быть вместе до тех пор, пока это не касается меня. Я нарочно избегал ее: приходил позднее обычного, уходил как можно раньше. Мами даже не знала, что я уезжаю. Я пришел к выводу, что нам обоим лучше не видеться и не обсуждать это. Но оставил ей записку:

Мами,

Я ухожу. Не волнуйся. Не ищи меня. Все прояснится.

С любовью,

Твой сын Майкл.

В ту ночь я не смог уснуть. Лег на кровать и уставился в потолок, позволяя тяжелым болезненным воспоминаниям проплывать мимо, как разбивающимся о камни волнам. Сандру я не видел с того самого письма. Хотел позвонить ей или даже увидеться в последний раз, но на эту гору мне было не взобраться. Джалиль… я много и по-особенному думал о нем и о Бабе. Думал, как же часто мы рушим собственное счастье ради сиюминутных вещей. Возможно, мы считаем, что не заслуживаем его, или нам просто удобнее чувствовать себя ничтожными, а потому мы, как всегда, идем проторенной тропой.

Я взял телефон посмотреть, нет ли пропущенных сообщений или звонков. Не было. Положил его назад, еще больше уверившись в своем решении. Завтра утром я полечу в США – сначала в Сан-Франциско, а потом уже куда захочу. Почему выбрал Америку? Да просто так, разве что, может, из-за романтики, поэзии; это же единственная страна, провозгласившая себя свободной. А я хочу свободно жить. Но что это значит? Жить независимой, полной впечатлений жизнью? Может быть, иногда, наверное, да. Или жить без груза и ожиданий, ничем не отягощенным, безоружным; быть самим собой со всеми недостатками; делать и не делать то, что я хочу. О, Америка. Я с детства смотрел на тебя. С детства мечтал затеряться в тебе. Ребенком я хотел стать странником и жить свободно, что могло мне только сниться; жить так, чтобы отвечать только перед самим собой. В конце концов, я все, что у меня есть и когда-либо будет. И самая высшая степень свободы, на мой взгляд, – это смерть. Смерть. Умирание. Чем больше я говорил это, тем больше привыкал и понимал, что принял это решение давным-давно. Оно выросло в глубине моей бесплодной души, как прекрасный дикий цветок в пустыне.

Такие решения всегда зреют глубоко и в тишине.

Я забронировал билеты задолго до вылета и подготовил все, что нужно, максимально незаметно. Я возьму с собой все сбережения – итог и ценность моей жизни. И отправлюсь туда, где еще не был. В место без воспоминаний, ассоциаций, связей, где я не знаю ни души. Буду тратить деньги, как хочется, пока они не иссякнут, а потом, когда это случится, покончу с собой. Я оставлю мир таким, каким видел его с рождения, – в упоительной природной красоте. Я хочу раствориться в нем тихо, тайком, незаметно. Хочу уйти из него в покое, которого ищу; со смертью незаметно скрыться в ночи.

Глава 34 Ридли-роуд, Лондон; 15.35

Мами идет по рынку Далстона. Красочные фрукты и овощи контрастируют с задумчивым серым небом над головой. Люди снуют справа и слева, она словно в густом лесу. На фоне шумит привычный какофонический оркестр рыночных торговцев: «девчонки, не стесняйтесь», «все только самое свежее» и «за сто отдам» в до-мажоре – самое известное. Мами несет мешок макембы, замороженного понду, макаябу и кванга, которые вечером приготовит [36]. Она кладет их в сумку-тележку: у нее все чаще трясутся руки, и носить пакеты уже невозможно. Сделав нужные покупки, Мами идет к наземной станции Далстон Кингсленд. Поезд придет через четыре минуты. Она с трудом тащит тележку по ступенькам. Мимо проходит куча народу, пока парнишка в серых спортивных штанах и кофте с капюшоном не говорит: «Тетя, вам помочь?» Мами улыбается. Знакомые черты его лица навевают грусть. Он спускает мамину тележку к подножью ступенек и ждет ее. Мами горячо благодарит мальчика: «Благослови тебя Бог, сынок. Благослови тебя Бог». Черный парнишка взбегает по лестнице, как газель, проскакивая две-три ступени зараз. Мами приходит домой, разбирает продукты и тут же начинает готовку под звуки конголезского церковного хора:

Tata Nzambe, sali sa biso, na ba mpasi oyo, toko monoka.