В свободном падении

В тот вечер Филипп в самом деле вышел из окна, долетел до земли, и при этом на следующее утро проснулся в своей постели. Привычно тараща с утра глаза и широко зевая, Филипп вдруг обнаружил, что не может пошевелить ни одним своим членом. Члены спокойно продолжали дремать, только послушная шея согласилась поднять похмельную голову. Поднявшись, похмельная голова увидела сброшенную набок постель и неприкрытые ей синюшные кровяные ноги. Ноги были раскинуты в противоестественной нелепой позиции, будто собирались тотчас бежать от хозяина в противоположные стороны.

Почти год летающий супермен пролежал в закрытом гипсе, матерясь в неотключаемый телевизор и гневно замахиваясь костылём на редких визитёров. Я Филиппа так и не навестил, всецело поглощённый делами своей недавно родившейся группы.

Вдвоём с Вадимом мы проводили лихорадочные вечера, пытаясь сочинять деструктивную, злую музыку. Под эту музыку я подкладывал слепленные наскоро нарочито глупые тексты. К примеру, наш главный хит той поры, получивший в некоторых кругах (надо признать, очень узких) статус культовой — «Тупая блядь» имел следующий припев — «Тупая блядь, тупая блядь, тебе мне нечего сказать» (повт. 4 раза). Первое время мы играли вдвоём, но очень скоро к нам присоединилась Кира.

Замученная ночными дежурствами и постоянной зубрёжкой латинских терминов, она сбежала из медицинского института в сельскохозяйственную академию, где напротив, сильно заскучала в депрессивной атмосфере тимирязевского городка. Я уговорил её выучиться на бас-гитаре и даже одолжил денег, чтобы она могла купить себе комбик, шнур и красивый чехол.

Увидев пухленькую крепкую Киру, Вадим заметно разочаровался. Больше всего в Кире его разочаровали её короткие и жирные, как сардельки, пальцы. Он так и сказал мне: «Неужели она сможет лабать на басу такими вот сарделинами?» Оказалось, смогла.

В отличие от Киры, которая всегда воспринимала участие в группе как безобидное хобби, Вадим отнёсся к нашим музыкальным начинаниям с звериной серьёзностью. Он нанял себе репетитора и активно пытался вербовать для группы новых участников. Участники вербовались плохо, но в конце концов нашёлся всё же один чудак, Кирилл, которого мы поспешно усадили за барабанную установку.

С самого начала было ясно, что попытка сделать из интеллигентного скрипача Кирилла барабанщика панк-группы была обречена на провал. Несмотря на прекрасное чувство ритма, Кирилл был смертельно вял, напрочь лишён куража и напора. Он играл слишком нежно, жалея инструмент, палки то и дело выскакивали из тщедушных рук и летели нам в ноги и спины. Сам он своим плоским задом всё время терял шаткий стульчик и падал с него с интеллигентской бесшумностью. Кирилл ощутимо страдал, играя с нами, но врождённая же интеллигентность не позволяла Кириллу открыто сообщить нам о своих чувствах.

Однако, улучив для этого самый неудачный момент, он всё же набрался смелости и сообщил. Это случилось за несколько дней до намечавшегося конкурса студенческих рок-групп. Мы совершили уже все приготовления, тщательно отрепетировав каждую намеренную лажу и каждый якобы импровизированный вскрик, когда Кирилл робко подошёл ко мне и, трясясь от страха, сообщил, что он вынужден уйти от нас, потому что «бабушка запрещает ему играть в панк-группе».

Отказываться от участия в конкурсе было обидно, но другого выхода у нас не оставалось — найти за 3–4 дня нового барабанщика не представлялось возможным. Тем не менее, мы решили посетить конкурс начинающих рок-звёзд всё равно.

Выступление происходило в актовом зале полиграфического института, в весело разукрашенном, но всё равно угрюмом здании, отделённом от цивилизации с одной стороны обширной гнилой водой, с другой — тимирязевским прирученным лесом. Зал был немаленький, но мы с трудом нашли место на самых его задворках, за массивной колонной, перегородившей половину сцены. Мы опоздали к началу, и выступала уже первая группа. Четверо не по годам развившихся волосатых парней терзали свои инструменты. Каждый при этом терзал инструмент на свой лад, и создавалось ощущение, что вовсе это не группа, а просто четыре случайных музыканта, решивших одновременно начать играть. Рослый парень нашего возраста, но уже с сединой на рыжей, грушевидной голове, одетый, как клерк, в выглаженные брюки и белую рубашку, поставленным голосом декламировал стихи («Хармса читает», — шепнул на ухо искушённый филолог Вадик) и тыкал в синтезатор неестественно выпяченным одним пальцем. Слева от него рыхлый лысый гитарист плотоядно тискал в руках электрогитару, выжимая из неё высокие хэви-металлические соло. Где-то в углу, почти за сценой, стоял третий участник, светловолосый карлик в очках, с жизнерадостно вздёрнутыми усами. Он неслышно наигрывал на акустической гитаре неясный, только ему ведомый ритм. На барабанах восседал Филипп. Я сразу узнал его в отвязном всклокоченном барабанщике, длиннющими своими руками, как мельничными лопастями, околачивавшем разом все составляющие ударной установки.