В свободном падении

— Не жди его обратно, милая, не жди, — обратился Филипп на этот раз к Ане, приобняв её за плечи.

— А я не жду, — отвечала она, небрежно стряхнув его руку.

Мы выпили ещё мерзкой водки, от которой стало совсем уж невыносимо душно. Захотелось воли и открытого воздуха, но у выхода также образовалась очередь, и теперь в очереди следовало стоять, чтобы выполнить абсолютно любое действие. Кроме как выпить ещё водки. И мы выпили.

— Ещё! — требовала Кира, грубо утирая губы.

Где-то рядом со мной включился ещё один динамик и завопил мне в ухо. Я увидел, как бутылка выпала из Филовых рук и беззвучно рассыпалась на полу на мелкие фрагменты. Однако я все же успел получить свою порцию. Внутрь отправилась ещё одна жгучая волна.

Я был ещё в трезвой памяти, хотя и в нетрезвом, малопослушном теле. Помню, мы вдруг оказались на утлой скамеечке, я и Вадим, напротив грохочущего дымного клуба, вышли хлебнуть воздуха, прорвавшись-таки через все кордоны.

— Презираешь меня? — спросил он меня внезапно. То есть не совсем внезапно, до этого было ещё несколько фраз, которыми Вадим подводил сам себя к этому вопросу, но я прослушал их все, не запомнив ни слова.

— Нет, не презираю, — сказал я, подумав. — А ты себя?..

— Можем отказаться ещё. Ещё ведь не поздно.

— От чего?

— От чего? От выступления. Скажем — передумали. Если разобраться — это ведь клеймо на всю жизнь. Панки, играющие перед нассистской пионерией. Вдуматься только!

— А что, может, мы будем панками нового поколения? Непьющие, ведущие здоровый образ жизни патриотические панки, жующие «тортики» и посылающие на хрен всех несогласных со сцены?

Вадим слабо улыбнулся. Мы помолчали. Было всё ещё душно и не хотелось возвращаться назад. Но Вадиму было тяжело сидеть так, он прошёлся около меня, туда и обратно, покрякал и повздыхал, и не выдержал, вернулся на скамейку. Он говорил ещё какие-то вещи, что-то о новых песнях, неискренне поучал меня, что нужно их сочинять, корил меня за мою бездеятельность. Я смотрел на него пустыми, безразличными глазами, пока он не выдал ещё несколько вздохов и кряков, и не ушёл.

Я остался один. Достал сигарету, поджёг. Тупая, вязкая вялость наполняло меня. И я не сопротивлялся ей, сидел, раскачиваясь на скрипучей скамейке, как дегенерат. Деградант. В голове шевелились глупые мысли, одна другой глупее. А потом выползла мысль о Наргиз, сама собой. Мысль расширилась и раздалась в моём мозгу, и я стал думать только о ней. Думал и раскачивался. И скрипел. «Было бы очень хорошо, набрать 10 цифр и услышать её голос» — вот так просто думал о ней я. Но где их взять, эти десять цифр? Разве что Майя знает их?.. Но не стану же я звонить Майе, очень глупо было бы звонить Майе сейчас, да ещё и спрашивать телефон Наргиз. Безумие, полным безумием был бы такой звонок…

— Да, алло, — проговорила Майя в трубку, зевая, видимо выдернутая моим звонком из сна.

— Привет, Майя, — я говорил решительно. — Послушай, это очень важно. Мне срочно нужен телефон твоей подруги, Наргиз.

— Зачем? — её голос немного дрогнул, она поменяла позу, поднялась с кровати или, быть может, села в кресло.

— Дело в том, что… Я просто хотел… — Майя ждала. Я не знал, что говорить. Мне было сложно, разболелась голова. — Ладно, мне пора идти, — пробормотал я в трубку и отключил телефон.

Снова сел на скамейку и уставился в пустой экран. Он отражал кусок чьего-то лица: глаз, нос и половину лба. Моего, догадался я, узнав на лбу знакомый шрам, давнишний след от столкновения с телефонной будкой. Головой я разбил стекло двери, сам или кто-то помог мне в этом. Помню, как мы ехали с мамой в машине «Скорой помощи». Напротив сидели два молодых врача, в руках у одного из них был шприц. Левую половину лица заливало кровью. «Мама, куда мы едем?» — спрашивал я. «В парк, сынок, мы едем гулять в парк» — говорила мне мама, отводя глаза.

Снова включил телефон. Позвоню-ка я Нине, решил я. Набрал замёрзшими пальцами её номер. Вдруг осознал, что замёрз. Зад приморозило к скамейке, и сигарета давно сгорела — превратилась в пепельный столбик, опавший тотчас. С неба посыпались непонятные осадки. Я вернулся в клуб.

Нинин голос в трубке был вялым. Как будто гирьки повесили на язык, а в мозг напихали несвежей ваты. Типичное состояние человека, проведшего в интернете последние несколько часов.

— Как твоя рука? — поинтересовалась она, и рука немедленно заныла.

— Моя рука — превосходно! Можно сказать, как новая.

Повисла пауза, но не неловкая, а очень даже ловкая, лёгкая, как одуванчик. Даже не хотелось её прерывать, хотелось просто помолчать какое-то время в трубку. Но я, вопреки желанию, сказал: «Пожалуйста, приезжай сюда (не уточнил, куда). Очень хочу тебя увидеть, прямо сейчас».

— Зачем?.. — спросила она и сразу же ответила сама себя благозвучным «Ааа…». Что она подразумевала под этим «ааа…»?