В свободном падении

— Пожалуйста, — добавил к своей просьбе я. Вкрадчиво так попросил: «Пожааалуйста…». Даже слёзы чуть не навернулись от жалости к себе. Я опустился на пустующий стул охраны. Стоять на ногах категорически не удавалось. Я назвал ей адрес и всё настаивал: «Приедешь?.. ты приедешь?» пока вдруг не обнаружил, что давно беседую с раздающимися в трубке короткими гудками.

Проходя мимо туалета, я не заметил никаких обозначений, показывающих, какому гендеру какую кабинку занимать. Я попробовал обе — обе были заперты. Из одной доносились всхлипывания и резкий кашляющий звук. В другой, я почувствовал, кто-то напряжённо помалкивал. Я постоял несколько минут возле обеих дверей, но вскоре понял, что стояние моё безнадёжно. Пришлось отказать себе и в самых простых человеческих потребностях и вернуться в танцзал.

Зато мне внезапно удалось вырвать себе боковое место за барной стойкой, прямо на проходе, так что редкие официанты, проходя мимо, поднимали подносы над моей головой. Я заказал себе Лонг-Айленд.

У стенки сидел парень в чёрной футболке и пиджаке. Он читал книгу. Я попытался рассмотреть название, но был виден только синий корешок: книжка была маленького формата. Казалось, парень погружён в чтение, несмотря на грохот музыки, заглушающий даже мысли. Но зрачки его оставались на месте, он читал одну и ту же строку уже, наверное, в пятидесятый раз. Я следил за ним, отпивая коктейль. Когда он прочёл всю ту же строку в 70 или 80 раз, то поднял на меня свои глаза, невыспавшиеся и раздражённые.

— Ну и что, долго ты будешь на меня пялиться? — хмуро поинтересовался парень.

— Ох, прости, — сказал я, отворачиваясь.

— Я тут вообще-то пытаюсь читать… — и отложил книгу. Наклонился ко мне.

— Знаешь, что меня больше всего раздражает в людях?

О нет, испугался я, предчувствуя философский спор. Нужно было сейчас же спасаться, бежать, но бежать не было сил. И я попытался остановить неизбежное словом.

— Слушай, — сказал я. — Давай я просто отвернусь, и мы сделаем вид…

— Я ненавижу, когда люди вот так просто пялятся, — прервал меня парень зло. — Глупее занятия просто нет. Дай угадаю, тебе же всё равно, куда смотреть? Ну, скажи, всё равно, так ведь? Не обижайся, но, скорее всего, ты просто очередной придурок, подыхающий от скуки, которому просто нужно хоть чем-то себя занять.

— Полегче…

— Такие, как ты, всё сидят, грея жопы, и смотрят, и ждут, когда что-нибудь произойдёт. Что-то ведь должно происходить, постоянно. Неважно что: крушение зданий, футбол, перевыборы. Если ничего не происходит в квартире и в телевизоре, ты или подобное тебе человеческое существо вылезает наружу. Идёт в театр, в цирк, в картинную галерею. Сидит, смотрит, хлопает, ковыряется в носу. Какая радость! Зачем, ради чего это всё? Не всё ли вам равно, куда уставиться? Посмотрите, кричите вы, картина Караваджо! Посмотрите, как Шнур показывает нам хуй! Посмотрите, как эвакуатор забирает машины. Посмотрите, как на заднем дворе человек умирает, посмотрите, как он блюёт! Нам всё интересно, лишь бы глаза вытаращить. А всё это зачем, не знаешь?

— Нет.

— А я скажу, — пригрозил мне мой собеседник. И продолжил: — Человечеству нужно хоть на какое-то время отвлечься от бессмысленности своего насекомого, имбецильного существования. Отвлечься хоть на секунду от осознания того, что все вы — червяки, гной из прыща, ничтожества.

— Вот ты, — тут он ткнул меня пальцем в грудь, наклонился ещё ближе, дыша табаком и плесенью. — Зачем ты тащился через весь город сюда, а, зачем? Чтобы смотреть, как незнакомый тебе человек просто читает книгу? Чтобы изводить меня своим бестолковым взглядом и ждать, что же произойдёт? А ничего не произойдёт, НИ-ЧЕ-ГО!

И он снова взялся за книгу и снова стал читать. Вернее, уткнул глаза в привычную, всё так и не преодолённую строчку. Он замолчал, но его голос продолжал звучать у меня в голове. Он произносил слова негромко, но старательно, сосредоточенно их артикулируя. Как будто каждую букву он вырезал губами и ртом из плохо подающейся плотной материи. Ещё у него была борода, но не было усов. Борода была разноцветная, чёрно-рыжеватая, с белёсым островком на ней, под губой. И шляпа. Шляпа лежала на столе.

Повеяло потом, алкоголем и копчёным сыром. Подошёл Филипп.

— Ну, как дела? — спросил он, посмотрев на нас обоих.

— Тебе насрать на мои дела, и на его тоже, — сообщил парень с разноцветной бородой, не глядя ни на меня, ни Фила.

— Это кто такой? — спросил Фил с вызовом.

Я пожал плечами, допил свой коктейль, позвал бармена, чтобы заказать ещё. Он не услышал.

— Разговоры… — продолжал бородатый. — Смотрины и разговоры — вот два излюбленных занятия для бездарных умов. Вы приходите говорить и таращить глаза сюда, в бары, специально, чтобы любоваться такими же, как вы, бракованными изделиями природы, и обмениваться друг с другом своими банальными глупостями под грохот музыки, который, о, вы втайне рассчитываете на это, заглушит их все, целиком.

И снова вернулся к своей книге, довольный собой.

— Можно, я ударю его головой об стол? — попросил Филипп.

— Будь так любезен.

Филипп двинулся на него.