В свободном падении

— Вольная борьба, — сказала Наргиз, стряхнув с юбки мелкие крошки.

Мы прошли по фанерным коридорам галереи к выходу. К нашему уходу людей стало намного больше, у врезающихся друг в друга на каталках стариков было просто не протолкнуться.

— У тебя есть зонт? — поинтересовалась Наргиз перед тем, как выйти на воздух из двери.

— Нет, я люблю дождь, — ответил я. Впрочем, такой дождь, а вернее ливень, что сбивает с ног и превращает за три секунды одежду в мокрые мешки, я не любил.

По счастью, к нашему выходу осадки перестали и, с трудом передвигаясь через оставленные ими лужи, мы добрались-таки до трамвайной остановки. Укрылись за ней от проезжей части, чтобы не быть облитыми с головы до пят и стали ожидать нашего транспорта.

Большую часть пути мы преодолели в молчании. В метро Наргиз продолжала чтение «вредной книжки», я же тупо смотрел на петляющие по стенам подземные провода. Лишь на автобусной остановке у нас случился рецидив искусствоведческого спора, впрочем, крайне вялый и рассеянный в этот раз.

Я проводил её до дверей школы, где, очевидно, Алруза обучали атаковать старших.

— Теперь я за тебя спокоен, ты в надёжных руках, — полушутливо сказал ей я. Хотя, в общем, так оно и было. Алруз, несомненно, был лучшим защитником для своей сестры, чем я.

Я помахал ей рукой и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь. Войдя домой, не раздеваясь и не включая свет, я лёг на нерасстеленную кровать и мгновенно провалился в сон.

7

Мы шли по разбухшей от влаги дорожной насыпи, огибающей шоссе длинной, исчезающей за поворотом косой. Общественному транспорту, редкому и малоподвижному, мы предпочли прогулку пешком. Было приятно идти по улице тёплым весенним днём, незлобно посмеиваясь над злыми водилами, вечной пробкой запертыми в свои железные коробы. Проходя мимо них, я даже поймал один колкий взгляд: мужчина с волосатыми руками, одарив им меня, вцепился в руль так, будто собирался сейчас рвануть с бешеной скоростью, но остался стоять на месте и неизвестно, сколько ещё так стоял после того, как мы, смеясь, скрылись за поворотом.

Наргиз была в лёгком цветочном платье, спускавшемся до колен, и в блестящей кожаной курточке шоколадного цвета. На плече у неё был потёртый спортивный рюкзак, в котором содержалась сменная одежда, удобная для резких и быстрых спортивных движений — мы направлялись на теннисный корт.

У меня при себе не было ни рюкзака, ни ещё более приличествующей случаю спортивной сумки. Все прихваченные с собой вещи — тяжёлые баскетбольные кроссовки, пыльные шорты, футболку и полотенце, я запихал во вздувающийся чёрный полиэтиленовый пакет. Казалось, я взял всё необходимое, но нет, самое важное — сменные носки, всё же были позабыты.

Мысли об этой промашке несколько омрачали нашу солнечную прогулку.

— Мне кажется, теперь я полюбила лилии, — говорила тем временем Наргиз, переместив рюкзачок с натёртого неудобными верёвками плеча в свободно покачивающуюся при ходьбе руку. — Цветок распустился, и теперь по всей квартире такой невообразимый аромат… Подходишь к входной двери, а там запах, как в оранжерее…

«Лилии знают своё дело», — цинично подумал я, сразу же устыдив себя в этом цинизме.

— Правда, братьям и отцу это не очень нравится… — усмехнулась она.

Я попросил её рассказать о братьях. Попросил не из интереса, а просто из вежливости, и уже на третьей минуте её монолога, как водится, потерял нить — своевольные мысли разбежались в разные стороны, как тараканы, и я шёл, уже не соображая, не думая ни о чём. Ускользающим сознанием успел ухватить, что старший из братьев вроде бы был банкиром, работал с «ценными бумагами». Знать бы, что это за ценные бумаги такие, помню, ещё тоскливо подумал я.

Наргиз в солнечных лучах была убедительно красива: мужчины, проходившие мимо, поворачивались, не могли не повернуться, даже если шли с другими женщинами. Мне это было, конечно, приятно, Наргиз же ничего не замечала или делала такой вид, и всё,, говорила, понапрасну расходуя слова.

Насыпная дорога стала спускаться вниз, мимо усохших яблонь с разукрашенными в белый цвет основаниями. Яблони были скрючены, но цепки, как старухи, хватая нас своими опустившимися низко ветками. Насыпь кончилась, и мы вышли на пустырь, овеваемый всеми ветрами. Часть пустыря, охваченная железным забором, стояла в бетонных руинах — на этом месте раньше была заброшенная больница, привлекавшая самых маргинальных моих сверстников.

Здесь сверстники, по разным слухам, кололись, занимались умерщвлением бездомных животных, преклонениям тёмным мистическим силам, а также людоедством и содомией. Недавнее здание было снесено и теперь на его месте грозились воздвигнуть очередной торговый или бизнес-центр. Справа от пустыря начиналась асфальтированная дорога, ведшая к спортивному стадиону, где и располагались крытые грунтовые корты, к которым мы следовали.