В свободном падении

— То есть я не считаю правильным, что она переспала с «тортиком», и всё такое, — продолжил я. — Но ведь ты и правда очень… плохой муж, надо смотреть в глаза правде. Какой из тебя… да и из меня, из таких, как мы, муж, глава семейства. Я не могу представить тебя или меня этаким причёсанным самцом в костюмчике, ежедневно возвращающимся в семь вечера домой, к жене в фартуке, борщу и сопливым детям с их крохотными липкими ручонками. Все эти лицемерные семейные торжества с участием дальних и ближних родственников, ежегодные выезды на море… Неужели для этого мы рождались на свет?

Вадим переменил позу, снова воззрившись на меня. Я пнул свёклу ещё раз, отчего она укатилась под диван, окончательно.

— Я не говорил тебе всего этого раньше, чтобы не расстраивать тебя, но признай, это так. Такие, как мы, не созданы для общечеловеческого института брака. Мы — не все… Да, мы далеки от среднего женского идеала, оценить нас в состоянии только неординарна женщина. Твоя же Аня — женщина ординарная…

— Это ещё мягко сказано! — грозно сдвинув брови, заявил Вадим.

— Вам было не ужиться вместе, ваш семейный союз был обречён на провал! Вы всё равно разошлись бы рано или поздно, потратив гораздо больше времени и здоровья на взаимное притирание. Вы стёрли бы друг друга в порошок, притираясь! — бойко воскликнул я, довольный внезапно родившейся в голове словесной игрой. И продолжил, уже более сдержанно. — Я уверен, в глубине души ты теперь счастлив, ты сам давно хотел избавиться от неё. Тебе просто не хватало элементарной смелости! И вот, она сделала всю работу за тебя, освободила тебя от себя, да ещё и осталась виноватой перед тобой, теперь она уходит поверженной! Так что же ты не рад? Радуйся!

Вадик не слушался моих указаний и не радовался.

— Радуйся, ну! — прикрикнул на него я. — Наслаждайся жизнью, пляши! Давай же!

Вадим не плясал. Он продолжал сидеть, всё больше и больше сдвигая уже наползшие друг на друга мохнатые брови.

— Ты говоришь то, что требуется говорить в таких случаях, — констатировал Вадик, в очередной раз вздыхая. — Даже если ты и прав, и мы не созданы друг для друга, мне всё равно мучительно больно, оттого, что она предпочла меня, своего мужа, этому ничтожеству… Я страдаю при одной мысли, что этот уложенный гелем, наманикюренный выродок взбирается на мою женщину, а женщина выгибает спину, послушно раскорячивает ноги… Я рву на себе волосы, лезу на стены, бьюсь головой об пол — вот так теперь проходят мои обычные будни… Она унизила меня, оттопталась на моей мужественности.

— Да, понимаю, тяжело смириться с тем, что твоя жена предпочла тебе явное ничтожество, но говорю тебе, взгляни на это с другой стороны… хочешь джойнт?

У меня были остатки травы, в сущности, сор, который остался на дне купленной давным-давно круглой баночки. Я сделал два тонких, расклеивающихся джойнта, отдал тот, что был сделан аккуратнее Вадиму, и уселся на стул напротив. На подоконнике, я увидел, светился экран телефона — звонила Майя. Я повернул телефон экраном вниз и вернулся к Вадиму, к его болезненным откровениям, лившимся из него рекой.

Сам, без малейшего моего участия, в своём монологе Вадим прошёл путь от кромешного женоненавистничества и радикальных заявлений вроде кровавой расправы над коварными любовниками, а потом и над самим собой, до оплакивания своей утраты, восхваления лучших качеств Ани-Йоко, которых у неё оказалось, пожалуй, даже чересчур много, а потом снова вернулся к ненависти, к повторению моих слов об ординарности, ущербности и примитивности человеческой конструкции под названием Аня и закончил свой спич вычурным поэтическим самовосхвалением:

— Мы — одинокие волки, творцы. Где найдётся та женщина… те женщины, умные и понимающие, достойные нас, способные вынести как и весь мрак, все таящиеся в нас тёмные глубины, так и то прекрасное, что выгодно отделяет нас от примитивных самцов-биороботов.

— Ну а что будем делать с выступлением? — попытался я вернуть поэта с его пьедестала. — Отменим его?

— Ни в коем случае! — Вадим вскочил с кресла, воздев к потолку указательный палец. — Интеллигент-размазня, думают эти два животных, которые прямо сейчас возлежат, потные после мерзкого своего сношения, на наших простынях, да ещё и потешаются надо мной. Они думают, что я забился в угол и плачу, оскорблённая благодетель, но нет! Они думают, что я не выдержу позора, что я просто сдамся и уступлю, как должно уступать интеллигентному неудачнику! Так вот, я принимаю вызов! Я взгляну смело, в лицо врага, негодяя Сергеева, плюну в него, я заставлю его наглую рожу пылать от стыда! Он не сможет уже вычеркнуть нас из программы фестиваля, не сможет, только если мы не захотим. Теперь мы хозяева ситуации! Мы выступим и мы победим! Мы превратим моё поражение, моё бесчестье в триумф!

— Ну хорошо, как скажешь, — я выпустил бледное кольцо дыма, переместившись с ногами на диван.