В свободном падении

— Так вот почему никто не ездит на троллейбусах по центру, — сказала Наргиз через 10 минут однообразного, безнадёжного какого-то стояния. За окнами стремительно стемнело, яркие фонари и гирлянды Тверской освещали её лицо, худое и бледное, белую длинную шею, на которой я разглядел невидные раньше крохотные бесцветные пупырышки. Я любовался ей, любовался бровями, лбом, едва заметными нежными ушками, вспархивающими заострёнными ресницами. Она сидела, опустив глаза, и загадочно и тревожно улыбалась. Я немного наклонился к ней, коснувшись своим бедром её бедра. Наргиз не отодвигалась. Я наклонился к ней, вгляделся внимательно в её чёрные и горячие, как угольки, глаза, а потом посмотрел на губы, дерзкие и взволнованные.

Я прижал Наргиз к себе и нежно, вдумчиво поцеловал. Она закрыла глаза и неуверенно положила свою руку мне на запястье.

— Дурак ты, — выдохнув, сообщила она.

— Почему?

— Не знаю, — она пожала плечами и поцеловала меня сама, коротко и стремительно, как президенты-чекисты целуют детей в пупок.

Испытав неожиданный прилив нежности, я обнял Наргиз и прижал к себе очень крепко, так, что её плечо оказалось у меня под носом, а голова где-то за спиной. Я зарылся в её волосы и поцеловал макушку.

— Почему ты обнимаешь меня, как медведя? — по-детски недовольно, наморщив носик интересовалась Наргиз.

— Не знаю… — теперь пришёл мой черёд не знать.

Троллейбус, наконец, качнулся и с набирающим силы рёвом двинулся вперёд. Витрины никогда не закрывающихся баров и кафе Тверской мигали нам своими бездушными огнями.

В следующие несколько дней мы почти не расставались. На работе я получил расчёт, который оказался неожиданно щедр. Щедр настолько, что я чуть не прослезился от стыда, застыв в междверном пространстве между отделом кадров и кабинетом бывшего уже начальника.

Суммой, которой я теперь располагал, можно было распорядиться несколькими способами. Можно было поступить, как поступил бы благоразумный человек, то есть, постепенно расходуя её на необильное, сбалансированное питание, что спокойно позволило бы продлить функционирование организма в течение следующих двух-трёх месяцев. Этого времени должно было хватить, чтобы найти новую работу и там, на ней, уже получить новую порцию денег. Но этот вариант был отметён сразу. Второй вариант казался привлекательнее — обратить эти деньги в тяжёлое похмелье, беспамятство и всевозможные венерические заболевания, которые станут следствием нескольких прекрасно проведённых дней и ночей. В итоге же был избран третий вариант, вариант глупого влюблённого, предполагающий спускание всех имеющихся средств на различные романтические чудачества.

Сперва мы отправились в планетарий. Мне сразу же понравились удобные полулежачие места, уютный мрак, близость Наргиз. Я погладил её по щеке и собрался поцеловать, но наткнулся на выставленный острый кулачок. «Мы смотрим на звёзды», — сказала Наргиз. Я обиделся и стал смотреть на звёзды. Очень скоро я уснул. Наргиз будила меня, похрапывающего, тычками в рёбра. «А это — комета Галлея», — сообщал сверху томный мужской голос. «Пойдём отсюда, а?» — предложил я ей.

Культурный голод Наргиз был неутолим — следом мы отправились в литературный музей.

Была мягкая, солнечная погода, чувствовалось приближение лета, в музее же было сыро и мрачно, как в горной пещере. Посетителей почти не было, только смотрительница, строгая дама в шали и платье до пола, прохаживались по залу и с неодобрением изучала оконную пыль. Повсюду были развешаны фотографии и портреты классических писателей, старые книги томились под стеклом, распахнутые на середине. Пробыли мы в музее недолго — в первом же зале я обнаружил уморительный портрет графа Толстого, который восседал в беседке с расстёгнутой ширинкой. То есть даже не расстёгнутой, её там просто не было, только бечева перетягивала спадающие просторные штаны. Я с трудом сдерживал вырывающийся из горла дурной хохот.

— Погляди-ка на великого классика, — подозвал я Наргиз, сосредоточенно вчитывавшуюся в какую-то пожелтевшую грамоту. — У нашего графа, как некоторые говорят, непорядок внизу.

И всё-таки неприлично рассмеялся. Смотрительница ошпарила меня своим взглядом.

— Веди себя прилично, — Наргиз мельком глянула на фотокарточку. — Ну и что здесь такого? Он старый уже человек… был. Ему, может быть, было тяжело… К тому же, там ничего такого не видно…

Реакция Наргиз развеселила меня ещё больше. Я вдруг стал хохотать, громко, безумно. Наргиз пыталась меня остановить, но я смеялся всё громче, хохоча, я опёрся на стекло. Смотрительница чуть не упала в обморок, однако, взяв себя в руки, подошла ко мне и, грубо схватив за рукав, вытолкала наружу. Я послушно следовал за ней, вытирая слёзы.

— И тебе не стыдно?..

— Нет, ничуть…

— Ужас! С тобой нельзя ходить в приличные места… — впрочем, Наргиз не сильно разозлилась.