В те дни на Востоке

Полк вошел в село. На узкую улицу высыпали китайцы, прятавшиеся в фанзах и огородах. Они дружно кричали свое приветственное слово: «Шанго!»

Мужчины были в заплатанных штанах, некоторые босиком. Женщины — в черных брюках из дабы, в деревянных гетах. Тут же шныряли дети.

— Санго! Санго! — верещали они, прыгая рядом с проходившими подразделениями и машинами.

Неожиданно один мальчик упал. Из толпы вырвались тревожные крики.

Шофер остановил машину. Подошли солдаты и офицеры. Мальчик лет семи лежал вниз лицом, с виска струйкой бежала кровь. Оказывается, его ударило концом размотавшейся цепи, которая была надета на колесо автомашины — для лучшей ее проходимости.

Подъехал комбат. Около мальчика на коленях стоял отец в старой соломенной шляпе, с реденькой бородкой и впалыми щеками. Выяснив, что шофер не виноват, Сидоров стал объяснять китайцу, как это произошло.

— Моя понимай, капитан. Ваша не виновата… Комбат отозвал Арышева.

— Останьтесь здесь с тремя-четырьмя бойцами, похороните мальчишку. Потом догоните нас.

Роты еще проходили по селу, когда Старков взял на руки мальчика и понес в фанзу. Впереди шел китаец, позади — Степной и Арышев. Через разрушенную глинобитную стену китаец провел солдат во двор и пригласил в фанзу. Они зашли в тесную, прихожую, потом в большую комнату. Старков положил мальчика на кан, похожий на нары. Сбитый из глины, кан тянулся вдоль стены. В конце его был вмазая котел с плитой для приготовления пищи. На кане лежали двое грудных детей, прикрытых тряпьем. Около них сидела мать с исхудалым лицом и коротко подстриженными волосами. Увидев мертвого сына, она всхлипнула. Муж начал утешать ее что-то объяснять.

В фанзе было тесно, мрачно. В окна, заклеенные промасленной бумагой, с трудом пробивался дневной свет. Бойцы горестно качали головами.

Арышев не знал, из чего сделать гроб. Он вышел во двор. У корыта в грязи лежала пестрая свинья с поросятами, под сарайчиком копошились в навозе куры. Досок нигде не было видно.

Анатолий вышел на улицу, где стояла повозка. Взяв плащ-накидку, предложил в нее завернуть тело мальчика.

Отец не возражал.

Кладбище было за речкой. Бойцы вырыли могилку-окопчик, положили покойника по китайскому обычаю головой на восток. Мать в скорбном молчании смотрела, как русские солдаты засыпали могилку ее сына. На холмик земли отец положил небольшой серый камень. Мать опустилась на колени, расстелила возле камня лепесток, высыпала щепотку гаоляна и прикрыла его таким же лепестком. На этом и закончилось погребение.

Возвратись в фанзу, бойцы устроили своего рода поминки. Они угощали китайцев мясными и рыбными консервами, хлебом, сахаром, галетами. Дети с жадностью ели консервы тонкими палочками, похрустывали галетами, но к хлебу не притрагивались: не видели они его, не знали вкуса.

Старков слушал рассказ Ванчуна (так звали китайца) о его жизни при японцах.

— Японцы сильно жадные. Все отнимали: рис, кукурузу. Чумизу да гаолян оставляли семье. И то немного, чтоб не помереть с голоду.

Да, много они натерпелись за четырнадцать лет господства «сынов солнца». Японцы специальным приказом императора запрещали им есть рис, держали в нищете и отсталости. Китайцы не знали, что происходит во внешнем мире. Мир их был заключен в собственной фанзе. Редко кто бывал в городе. Хотя железная дорога проходила недалеко, японцы не разрешали им ездить в комфортабельных вагонах. Так было развито презрение к «низшей расе» покоренного народа.

— Ничего, Ваня, вот прогоним японцев, и заживете свободно, — говорил Старков.

— Лусска — шанго! Лусска солдат нам слободу дал, — оживляясь, говорил хозяин.

Старков достал из вещевого мешка гимнастерку, белье и подарил Ванчуну.

Чтобы отблагодарить солдат, китаец принес с огорода корзину огурцов, помидоров, лука.

— Спасибо, дядя Ваня, — сказал Степной, складывая дары в вещевой мешок.

Когда они вышли со двора Ванчуна, около повозки их ожидали сельчане. Старики сидели на земле, раскуривая длинные трубки. Рядом стояли корзины с овощами, яйцами и бутылками ханшина. Увидев Арышева, они обступили его. Пожилой, с выбритым лицом плотный китаец объяснил, что они хотят купить у русских солдат коня.

Остальные согласно кивали и показывали на рыжую лошадь, на которой приехал Арышев.

— Может, верно, отдадим, товарищ старший лейтенант? — сказал Старков. — У них же кроме ишаков ничего нет.

— Не возражаю, только кому отдать?

Плотный китаец оказался старостой. Старков отвязал от повозки лошадь и передал ему.

— Получайте, друзья, для общего пользования. Может, скоро будете жить колхозом.

Напрасно отступавшие японские части рассчитывали на то, что за Хинганом русским будет дан отпор. Как пирог, разрезанный на части, Квантунская армия лишилась централизованного управления и не в состоянии была оказать активного сопротивления. Обстановка менялась, как в калейдоскопе: пока приказ командующего доходил до штабов соединений и частей, наши войска уже прорывались вперед, и японские командиры действовали по своему усмотрению.