В тебе моя жизнь...

Но потом она вспомнила, что та отдала Богу душу, давая жизнь Катиш, и замолчала, обеспокоенно взглянув на Марину. Та поспешила улыбнуться в ответ и заверить ее, что она сама тоже думает, что Господь не оставит ее в ее бедах, что она едет в монастырь как раз просить искупления за свои вольные и невольные грехи, что Господь будет непременно милостив к ней и дарует ей еще детей.

— Непременно, милочка, непременно, — кивала старушка с лорнетом, а вторая только улыбнулась извинительно.

На прощание, когда тетушки вышли проводить Марину в переднюю и обнимали ее по очереди, расцеловывая и то и дело крестя, одна из них, доверительно склонившись к ней, прошептала:

— В Катеньке, вестимо, дурная кровь играет, раз сюда привезла?

Марина вздрогнула, услышав это, но не успела ничего сказать, как вторая старушка так же тихо прошептала ей, спуская с рук мопса:

— Кузина была такая же. Что в голову взбредет, то и творит. Безрассудная совсем была. Вот и увез ее папенька к нам в именьецо-то. Туточки и встретила отца Анатолички и Катеньки. Вы за ней присматривайте там, в Петербурхе-то. Ей-ей, взыграет кровь кузины, бед не оберемся!

— Ой, не бледней! Не бледней! — вдруг шикнула первая старушка, наблюдая через свой лорнет, как встревожилась Марина. — Мы ей тут спуску не дадим, как Бог свят! Езжай с Богом!

Спустя некоторое время Марина забыла об этом прощальном разговоре с тетушками. Снимая с себя в монастырской келье мирское платье, чтобы облачиться в скромное облачение, повязывая себе на голову простой плат, она отрешилась от всего, что случилось с ней за этими толстыми белеными стенами. Постаралась забыть обо всем, что было, есть и еще только предстоит ей пережить в будущем, полностью сосредоточившись на духовной стороне жизни отныне.

Она молилась вместе со всеми послушниками и инокинями по нескольку часов в день, а остальное время посвящала работе, на которую сама напросилась у настоятельницы. Та вначале была немного обескуражена просьбой мирянки, но вскоре придумала труд и ей — вышивать плащаницу. Вроде и дело, и по рукам для этой знатной мирянки. После работы вновь следовали молитвы, и далее монастырь погружался в сон, чтобы с утра снова приступить к молитвам и работе.

К Марине в помощь в мастерской была приставлена старица Феодосия, хотя сама Марина подозревала, что та была ей скорее не в помощь по рукоделию, а исключительно для ее многочисленных вопросов и сомнений, что накопилось у Марины за это время. Ведь издавна старицы прикреплялись к более юным инокиням, чтобы выслушать их исповедь и дать дельный совет.

— Как горьки слезы при смерти дитяти! Как тяжко матери, когда лишается она грудного младенца! Возрасти его, Господи, в чертоге Твоем!.. Блаженно детство, оно наследует рай, — говорила Марине Феодосия. — Так говаривал преподобный Ефрем, и то сущая правда есть. Дитя твое прямо в рай Господь забрал, разве же не благо для души его?

— Но отчего в моей жизни столько трудностей? Отчего столько слез и горя? — спрашивала ее Марина, когда они накладывали очередные стежки на полотно. — Отчего нет счастья в жизни моей?

— Смирения в тебе нет, — качала головой Феодосия. — Господь не зря вершит дела свои, и негоже нам раздумывать над замыслом Его. Ты не думай о том, что было, как о наказании для тебя. А думай, как о том, что неспроста они дарованы тебе свыше. Все трудности и горести идут во испытание нам. Токмо для того. Воля Его на то, только Его воля!

И Марина спустя несколько недель, лежа однажды ночью в отведенной ей холодной келье без сна, вдруг осознала, что старица права. Не было в ее душе смирения, не было принятия безропотного того, что свершилось уже в ее судьбе. Она отчаянно цеплялась за остатки прошлого, не желая отпускать его от себя. Даже когда у нее случился срыв, то письма, что она писала одно за другим, направлены были только ему одному, Сергею. Человеку из ее прошлого, что она так не хотела отпускать. Не желала смириться с тем, что он отныне не принадлежит ей, как супруге, не будет более рядом. Хотеть опустить хотела, но разве делала это?

Как найти ей в душе смирение, когда она не желает даже слышать о том, что скоро, совсем скоро наступит Пасха, а за ней и Светлая седмица грядет? Как ей забыть об этом? Как забыть его, того, кому навсегда будет принадлежать ее сердце, даже когда она сама не желает этого?

Марина задавала эти вопросы Феодосии, но та только качала головой в ответ.

— Не разумеешь ты пока, не разумеешь, — что несказанно злило Марину, и ей приходилось приносить в своих вечерних молитвах покаяние и за этот грех.

Дни в монастыре, столь похожие друг на друга, как братья-близнецы, следовали один за другим, и вскоре Марина потеряла им счет. Она только отмечала седмицы Великого поста по тому, что читалось на утренних службах: вот прочитали «Стояние Марии Египетской», значит, миновала пятая седмица Великого поста, вот свершили Постную Триодь, значит, наступила Лазарева суббота, а следом будет Вербное Воскресенье, когда в собор потянутся прихожане с веточками вербы в руках.