В тени

– Товарищ лейтенант, отходим! – выкрикнул связист.

Он хотел что-то добавить, но пуля немецкого автоматчика сразила его наповал. Николай, окинул взглядом станцию. Она горела, ярко пылали вагоны, чадили машины, густой черный дым плыл над самой землей.

– Приготовить гранаты! К бою! – скомандовал он и ринулся вперед.

Им повезло. Шестеро, в том числе Николай, вырвались из окружения.

***

Корнилова Нина подошла к начальнику госпиталя.

– Что случилась? – спросил он, глядя на ее округлившийся живот.

– Товарищ подполковник, разрешите сходить в деревню, – попросила она. – Может быть, что-нибудь съестное раздобуду, а то на раненых смотреть страшно – оголодали все, да и санитары кое-как двигаются.

– Брось выдумывать, Нина! Ты на себя посмотри, на кого похожа стала, кроме глаз да живота ничего не осталось!

– Ничего, товарищ военврач! Нам, женщинам, голодуху легче переносить, чем мужикам. Я больше на огороды надеюсь, может, что и взошло с весной.

– Здесь же новгородчина – почти что север. Что тут может вырасти в мае?

– Я на щавель надеюсь, он раньше других прорастает. Если повезет, заячьей капустой разживусь.

– Тогда иди, – разрешил начальник госпиталя, – может, и впрямь повезет.

Деревня, куда направлялась Корнилова, была неподалеку. Раньше Нина добралась бы до нее за полчаса. Сейчас же она шла медленно, ощущая слабость в ногах, усиливающуюся с каждым шагом.

Поселение было маленькое, всего одна улица вдоль дороги. Кругом виднелись заполненные грязной водой воронки, в которых плавали разбухшие трупы людей и животных. По трупам ползали, переливаясь на солнце зелеными изумрудами, сотни толстых мух. На местах, где суше темнели братские могилы.

На небольшой полянке стелилась зеленым ковром заячья капуста. Мелкие трилистники густо заполонили землю между могилами. У Нины мелькнула, было, мысль поскорее набить ею вещмешок, но она побоялась осквернить еще свежие могилы.

Обойдя полянку стороной, она вышла к огородам. Грядки были пусты; лишь на одной виднелись бледные листки щавеля. Ощипав побеги, Нина спустилась к реке, где нарвала рюкзак одуванчиков. Затем, пошатываясь от слабости, медленно побрела в сторону госпиталя.

***

Генерал Афанасьев брел по темному бору. Он то и дело останавливался, с опаской оглядываясь по сторонам, словно был чем-то встревожен. В темноте он споткнулся и упал бы в яму, если бы не молоденькая березка, за которую он успел ухватиться рукой. Впереди показалась землянка, возле которой стоял часовой. Заметив генерала, красноармеец вытянулся в струнку и отдал честь.

– На месте? – коротко спросил бойца Афанасьев. – Один?

– Так точно, товарищ генерал-майор.

Вид у Афанасьева был явно подавленный. Напряжение последних дней отразилось на его внешности – лицо стало серым, под глазами набрякли мешки. Ему почти не удавалось поспать в эти последние дни. Он был старым кадровым военным: сначала служил начальником связи в дивизии Чапаева, затем был начальником военного училища и вот сейчас – командовал связью в армии Власова. Он как-то неуверенно спустился в землянку начальника Особого отдела армии Шашкова.

– Что с тобой, Алексей Васильевич? – забеспокоился тот. – Вроде, как с повинной ко мне явился?!

– Не шутите так, Александр Георгиевич. Не люблю подобных шуток, тем более, в такое неподходящее время! – буркнул Афанасьев.

– Тогда выкладывай. Знаешь ведь, повинную голову меч не сечет!

– Это верно, – согласился начальник связи. – Но я надеюсь, что разговор этот останется между нами! Пришел вот посоветоваться с тобой, оказался я в пиковом положении.

Афанасьев достал папиросу и закурил.

– Короче, служил я с нашим командармом Власовым в одной дивизии. Был тогда Андрей Андреевич комполка – это еще до тридцать седьмого года. Ну, ты понимаешь, к чему я все это говорю!

Шашков лихорадочно соображал, с чем к нему пришел этот человек с двумя звездами в петлицах, почему он старался скрыть приход от сослуживцев. Афанасьев, почувствовав неладное, заерзал на стуле, словно сидел на горячей сковородке.

– Вся закавыка в том, – продолжил начальник связи, – что я тогда был в составе тройки, которая занималась чисткой армейских партийцев. А Власов, стало быть, того – подлежал нашему рассмотрению.

В землянке стало тихо; только в углу отчетливо звенела капель.

– И как вы порешили? – осторожно поинтересовался Шашков.

Афанасьев снова заерзал на стуле:

– Оставили его тогда в партии, несмотря на происхождение.

Теперь пришлось поежиться Шашкову:

– А что у него с этим вопросом?! Заметку в газете «Отвага» читал? Там четко указано, что он из семьи крестьянина-кустаря! Разве, не так?!

Афанасьев откашлялся:

– По нашим данным тогда выходило, что кулак у него отец-то. Корову имел и в колхоз сдавать не хотел, противился очень.

– А как объяснял все это Андрей Андреевич?

– Говорил, что, когда приезжал с женой в отпуск, купил на ярмарке отцу в подарок корову. Это еще до коллективизации было. Вот ее-то и не хотел отдавать отец!

– Мало! Может, он работников держал, эксплуатировал их, наживался?