В тени Альгамбры

В нескольких шагах от дома маркизы мы наталкиваемся на рабочих, которые разрывают улицу: здесь предполагается уложить бетонную мостовую. Чуть впереди и слева в великолепном парке стоит помпезный дворец дона Альвареса, самого богатого помещика Ондары. Парк затенен высокими пальмами и колоннадой в коринфском стиле. Статуи античных богов и богинь окаймляют дорожку, которая идет мимо навевающего прохладу фонтана.

— Переулок по ту сторону главной улицы, которым сотни людей каждый день ходят на рынок, они не мостят, — замечает Хосе. — В этом отношении тут ничуть не лучше, чем в Гранаде.

Далее я узнаю, что дед дона Альвареса начинал обыкновенным уличным торговцем медными изделиями и путем каких-то махинаций сумел сколотить небольшой капитал. Во время первой мировой войны он за бесценок приобрел старое грузовое судно и очень высоко застраховал его. Судно затонуло вместе с грузом в свой первый же рейс, — никто в Испании не сомневается, что старик подкупил капитана и его руками потопил судно. Но так или иначе, страховую премию он получил; для него это было огромное состояние. Уже его сын, дон Хамме, стал если не крупным земельным магнатом феодальных масштабов, то во всяком случае крупнейшим земельным собственником в Ондаре; возможно, у маркизы Долорес земли больше, но ее поместья находятся в других провинциях Андалузии. Дон Хаиме умер три года назад. Внук торговца медным товаром, дон Альварес, которому нет и тридцати, женат на сестре фалангистского главаря и кинодельца. Он лишь изредка уделяет внимание хозяйству и предпочитает проматывать свои немалые доходы в Мадриде или за границей — зимой по большей части в Санкт-Морице в Швейцарии.

Мы опять на минутку заглядываем к сестре Хосе. Пепе уже успел пообедать и снова уйти. В задней части комнаты, где нас угощали, в ее отросткообразном продолжении, мы обнаруживаем двух девушек лет по восемнадцати. Вооруженные ножницами, иголками, нитками и даже старой швейной машиной, они усердно хлопочут над белыми и цветными кусками ткани. Когда мы бегло заглядываем к ним и здороваемся, они отвечают на приветствие девчоночьи-простоватым, но очень милым хихиканьем.

— Тоже хороша у меня сестрица, — говорит Хосе. — Видишь, как эксплуатирует крестьянских девушек? А что они получают? Дешевый обед, раз в год совет, как сшить себе красивое платье, чтобы вся деревня завидовала, и наставление в искусстве кройки и шитья. Это по формальной договоренности, да еще, быть может, песет двадцать в конце недели. Сама сестра, заметь, за иглу не берется — довольно уже и того, что она принимает заказчиц и выбранит девушек, если они сделают что-то не так.

В соседней комнате, где разучивают песню, по счастью, перерыв, однако голоса гостей, преимущественно женские, не умолкают, а, напротив, сливаются в возбужденный гомон. Хозяйка тащит из кухни тяжелый кофейник, за нею идет девушка, неся поднос с чашками.

— Мария! — удивленно вскрикивает Хосе.

Девушка поворачивает голову. Статная, девичьи стройная фигура в плиссированной коричневой юбке и белоснежной блузке, отделанной коричневым шелком, густые золотисто-каштановые волосы, собранные лентой на затылке, — вылитая Тицианова Лавиния с вазой фруктов. Лишь ее большие, черные, бархатные глаза полны какой-то необычайной, меланхолической мечтательности, не свойственной ни прославленной натурщице венецианского мастера, ни тем модным красавицам, каких мне доводилось видеть в Испании.

— Ах, это ты, Хосе! — откликается она. — Я уже слышала, что ты здесь. Погоди минутку.

Она относит чашки гостям и быстро возвращается.

— Это дочь моего лучшего друга, — тем временем кратко поясняет Хосе.

О чем они там болтают, доверительно, словно дядюшка и племянница, я могу слышать лишь отрывочно, так как скромно стою в сторонке. Время от времени они хохочут громко и непринужденно, как дети. Но вот Хосе начинает говорить о ее отце, и на глаза Марии навертываются слезы. Надо надеяться, мелькает у меня мысль, он не сбежал от семьи, как супруг доньи Долорес и муж той женщины в окошке, гранадской подруги Хосе. Теперь меня уже ничто не удивит. Я улавливаю также, что Мария, которой двадцать пять, «быть может», скоро выйдет замуж. При этих словах Мария опускает глаза.

— Как это так, быть может? — спрашивает Хосе.

— Видишь ли, Хосе, я еще точно не знаю, — нерешительно отвечает она.

— Как так не знаешь?

— Я не могу тебе это сказать, Хосе, я еще посмотрю.

— Какая ты чудная, Мария, — говорит Хосе. — Чего ты мне не можешь сказать? Кто этот человек, в которого ты влюблена?

Она снова колеблется. Затем делает над собой усилие.

— Когда я с ним познакомилась, я этого не знала! — вырывается у нее. — Он такой милый! Все дело в том, что… ты только не пугайся, Хосе… он служит в городе, в полиции безопасности, знаешь, это которые без мундира, со значком под лацканом. Вот почему я еще не знаю, выйду за него или нет.

Хосе долго не произносит ни слова, затем говорит:

— Тебе одной решать, Мария, не могу тебе ничего посоветовать. Делай, как сочтешь правильным, только не забывай об отце!