В тени баньяна

– Ветер Революции дует недостаточно сильно! Мы должны принять самые суровые меры и очистить страну! Демократическая Кампучия должна избавиться от иноземной заразы! Среди нас прячутся враги, и мы должны их обнаружить! Вырвать с корнем! Выполоть, как сорняки, что притаились среди побегов риса! Какими бы безобидными они ни казались, мы должны уничтожить их, пока не поздно!

Стоя на помосте, Моук кричал в рупор. Шрам на щеке дергался, даже когда Моук замолкал, обводя взглядом собравшуюся толпу.

– Помните: королевские слуги когда-то жили во дворце, водители сидели за рулем автомобиля, а учителя не разучились читать и писать. Враги всегда остаются врагами! Мы должны найти их, разоблачить и уничтожить! Уничтожить то, что нельзя использовать на благо Революции! Пришло время для новой войны! Войны, которая очистит страну! Очистит всех нас! Иностранные элементы оскверняют нашу Родину! Отделим тех, в чьих жилах течет иностранная кровь, от чистокровных кхмеров! Найдем тех, кто выглядит и ведет себя как враг! Тех, у кого вьетнамские лица, вьетнамские глаза, вьетнамские имена! Им не место среди настоящих кхмеров! Мы примем самые суровые, крайние меры – только тогда ветер Революции подует сильнее!

Враг обрел лицо. Любой, кто выглядит и ведет себя как вьетнамец. Я не знала, кто такие вьетнамцы и как они выглядят, но Моук, к этому времени ставший главой местных камапхибалей, сказал, что они среди нас. И приказал солдатам вывести одного для примера. На помост выволокли отца Муй.

– Я – кхмер! – крикнул товарищ Кенг.

– Вы – да, а вот ваша жена – вьетнамская шлюха!

– Да нет же, мы все кхмеры…

Он не успел договорить. Моук выстрелил ему в рот. Я зажмурилась.

Когда я открыла глаза, тело товарища Кенга уже унесли, но с помоста на землю капала кровь. Такая же, как у всех, невольно подумала я, – красная, яркая, блестящая.

– Вьетнамские шпионы! – заорал в рупор Моук. – Вот что будет, когда мы найдем вас!

На следующее утро я, по обыкновению, проснулась до рассвета и пошла в уборную на заднем дворе виллы. В предрассветной мгле я услышала всхлипывания, доносившиеся из дома Муй.

– Молчать! – рявкнул чей-то голос. – Садитесь в повозку!

Всхлипывания стали громче. Я застыла на месте, боясь выйти из уборной.

Через некоторое время, когда я уже сидела на парадной лестнице в лучах утреннего солнца, подошла мама.

– Сегодня будет жарко, – сказала она и присела рядом, так близко, что наши плечи соприкоснулись.

Я не ответила. Мама повернулась ко мне.

– Ты дрожишь. Что случилось?

Она обняла меня. И я, стуча зубами, обняла маму в ответ, радуясь ее близости.

Мы сидели молча, и тишину нарушал только стук моих зубов.

– Еще рано. Может, вернешься в дом? – спросила наконец мама.

Я помотала головой и высвободилась из ее объятий. Мне хотелось побыть одной. Уходи. Мама удивленно посмотрела на меня. Затем кивнула и, оставив меня сидеть на ступенях, поднялась в дом. Мои мысли разбегались в разные стороны. Вырваться отсюда, из этого места, уехать. Но куда? Куда я поеду?

Подъехала повозка. Она, как обычно, отвезла меня к хижине – моему наблюдательному пункту. Здесь я могла говорить без слов, без звуков…

– Нет! – Пронзительный крик разорвал мерное шелестение ветра.

Кричали со стороны леса. Я сразу узнала голоса.

– Нет! Прошу вас, товарищи, не надо! – умоляла тетя Буй.

– Мама! Что они делают? – плакала Муй.

Я пошла на голоса.

– Пожалуйста, не надо! Умоляю вас!

– Копай! – приказал мужской голос. Я слышала его утром, когда пряталась в уборной. – Или ты хочешь, чтобы я пристрелил девчонку? Копай, я сказал!

Я остановилась. Муй испуганно рыдала.

Где же хихиканье тети Буй? Она вьетнамка, сказали солдаты. Кожа слишком светлая. И разрез глаз как у вьетнамцев. А смех? Тоже как у вьетнамцев? Куда он исчез? Почему она не смеется? Смейся, ну же! Смейся!

– Глубже! Еще!

Тетя Буй копала. Звук разносился над полем, дрожал в воздухе. Я припала к земле, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Я ждала, сама не зная чего. Разве мне не хватило того, что я видела и слышала? Неужели смерть, прочно обосновавшись в моем мире, сделала меня такой кровожадной? Пробудила во мне жестокость, притупив человеческие чувства? И я готова была спокойно смотреть, как убивают подругу? Что мешало мне уйти? Ужас, сковавший тело? Откуда взялось это непреодолимое желание остаться? Я вспомнила, сколько раз, едва соприкоснувшись со смертью, я закрывала глаза или отворачивалась. И решила, что отныне все будет по-другому. Те, кто мне дорог, не должны умирать в одиночестве. Я никуда не уйду, я буду стоять и смотреть, а когда душа покинет тело, они узнают, что я была рядом до конца, слышала их последние слова, их последний вздох, видела их отчаянную борьбу за жизнь.