В тени двух богов

Большую опасность в игре, конечно, представлял Викторин. Тот обладал быстрой реакцией, подвижностью, словно птица резко поворачивал голову из стороны в сторону. Это был опытный противник. Но как бывает даже у таких сильных игроков, Гай обладал слабостью, которую Марк заметил по ходу игры – он был невнимательным, увлекающимся и эта невнимательность его подводила.

«Сейчас бросит!» – подумал Марк, когда Гай повел глазами в его сторону. Викторин не умел в такие напряженные минуты следить за лицом, что было очень важно. Это как игра в орехи, которую Марк однажды наблюдал у рабов: один прятал в кулаке несколько орехов, стараясь сохранить на лице невозмутимый вид, а другие пытались угадать их количество. Показное равнодушие было одним из залогов успеха в той игре. Но не только. Как заметил Марк, хладнокровие нередко помогала одержать верх и в других играх. А если в играх, то почему не в жизни?

Викторин бросил мяч в сторону Марка и тот поймал, но в это время Фусциан кинул ему и Гай не смог быстро среагировать. Мяч упал на землю, покатился к ногам Бебия Лонга.

– Уронил, уронил! – закричал Лонг. – Какой же ты неловкий, Гай! Деревенщина! Столько мячей упустил!

Действительно, Гай сильно уступал Марку и Сею по количеству пропущенных мячей. Он напоминал Марку ворону: те же черные волосы, те же порывистые птичьи движения. Высокорослый и жилистый, Гай обладал мелкими глазами, расположенными близко к переносице и большим носом, похожим на загнутый клюв. Пожалуй, ему стоило родиться среди семейства Валериев, один из которых носил прозвище Ворон.

– Клянусь Геркулесом, ты неправильно считаешь! – возразил Викторин, с досады кусая нижнюю губу. – Я пропустил меньше Марка.

– Не меньше, а больше! – топнул ногой Бебий Лонг.

– Конечно, больше! – поддержал его Фусциан.

– Я хорошо считаю, – не отступал Викторин. – Могу поклясться всеми богами, что я прав, а вы ошиблись.

– Ты хочешь поклясться? Правда, Гай? – Марк подошел к нему, заглянул в глаза.

– Да, я готов!

– Если уж клясться, то как Муций Сцевола25, а иначе в твою клятву мы не поверим. Эй, Клеонт, – он приказал рабу, – принеси жаровню!

Услышав такое предложение, Викторин побледнел, но молодое упрямство заставляло его стоять на своем.

– Неси! – поддержал он Марка.

Встревоженные этими приготовлениями, Фусциан и Лонг подошли ближе, они хотели успокоить спорщиков.

– Ладно, Марк, – примирительно заметил Лонг, – пусть поклянется Геркулесом. Этого хватит!

Марк отвернулся, отошел в сторону. Его большие выпуклые глаза потемнели, а лицо стало угрюмым.

– Я не люблю лжецов! – запальчиво бросил он. – Каждый должен отвечать за свои слова, как говорил учитель Диогнет.

– Но, Марк, послушай, – попытался вступиться за приятеля Сей Фусциан, – Гай всего лишь хочет поклясться, обратиться к богам. Он ведь не совершал преступления.

Еще с детства отец водил Фусциана в суды, чтобы сын слушал, смотрел, как осуществляется правосудие. Краснобайство судейских защитников, коих в Риме оказалось немало, произвели на мальчика должное впечатление. И теперь он, как заправский адвокат, отодвинул ногу в сторону, приняв устойчивое положение, поднял правую руку и начал ею жестикулировать.

Марк отошел еще дальше, туда, где росли дубы, сосны и мирты, в тень от густой листвы. Он прислонился спиной к дубу, ощущая мощь этого дерева, гудение ствола, словно тот гонял по венам возбужденную кровь. Листва над головой беспокойно шумела, будто желая своим скрыть бушевавшие в душе Марка чувства.

Он не хотел зла Викторину, хотя и понимал, что пылающая жаровня искалечит его руку. Но в глубине души Марка, как внутри жаровни, пылали разрушительные страсти, которые еще предстояло обуздать. Тяжело брать себя в руки, трудно контролировать каждый шаг, когда намерение заставить, унизить и раздавить сводит с ума.

Как научиться владеть собой, если невинное вранье Викторина, его приятеля, неплохого, в общем, парня, вызывает в нем такие жестокие и зверские желания? Не об этом ли предупреждал император Адриан, говоря о том, что цезарь не должен быть рабом пагубных страстей. Он шептал ему на ухо, щекоча бородой: «Отпусти себя! Отпусти себя!»

Но Адриан, парадоксальный человек, подразумевал под этим обратное: отпустить себя нужно, чтобы не погрузиться в страсти, а подняться над ними, подчинить их разуму. Адриан как бы говорил: именно так должен править цезарь, поддерживая стоиков, видевших в неконтролируемых страстях один лишь источник зла.

Тем временем два раба притащили низкую железную жаровню и, опустившись на колени, принялись раздувать огонь.

– Мальчики долго играют, – произнесла Домиция Луцилла.

Она стояла вместе с Регином под навесом небольшого портика и глядела в сад, где белели туники юношей. За спинами Домиции и Регина вдоль мраморных колонн застыли молчаливые и значительные бюсты семи греческих мудрецов, так чтимых римской знатью. Бородатые философы Фалес Милетский, Солон, Питтак и другие внимательно прислушивались, словно хотели вникнуть в суть их разговора и дать верный совет.