В тени и безмолвии (ЛП)

Эрик мог с лёгкостью представить.

Была ещё одна молодая девушка, Ангел, в Лабораториях Шоу ей вырвали крылья, чтобы посмотреть, отрастут ли они снова. Она не болтала так много, как Рейвен. Эрик узнал в ней родственную душу, но ей от этого не было пользы. Выяснилось, что крылья могут регенерировать, но очень медленно. Она сидела у окон и ждала, когда снова сможет летать.

Было трое парней: Шон, Армандо и Алекс, своей бескрайней энергией они напоминали щенков, и их энтузиазм порождал хаос.

Оказалось, что Хэнк не старше остальных ребят, но образованности и ответственности у него было не меньше, чем у взрослого мужчины. Зрелости тоже — он сразу и без слов понял, что Эрик не в восторге от врачей ещё с Аушвитца. Он каждый раз спрашивал перед тем, как прикоснуться к Эрику, — каждый, даже если это пятый или десятый раз подряд за один осмотр, — и пояснял не только что он делает, но и зачем.

— Сейчас я посвечу фонариком тебе в глаза, окей?

— Я же говорил, я могу видеть некоторый свет.

— Да, но я не видел реакцию твоих глаз на возбуждение. Сейчас я положу руку тебе на плечо, чтобы зафиксировать тебя в этом положении, хорошо? — Только после одобрительного кивка Эрика Хэнк осторожно прикоснулся к нему. — Если будет болеть или жечь, сразу говори, не надо терпеть.

Давно никто не беспокоился о том, больно ли ему.

Была ещё Мойра — единственный обычный человек и единственный лицензированный врач. Она только вежливо поприветствовала Эрика. К его облегчению, она не играла роли в опеке над ним, хотя Чарльз и Хэнк консультировались с ней, принимая решения. Они решили отгородить его от людей. Эрик терялся, стоит ли считать это тактичным или унизительным. Возможно, и то, и то.

После того, как он более-менее обжился и научился различать людей по звуку их шагов, Чарльз начал заниматься с ним тем, что в любом другом учреждении называлось бы «профессиональной подготовкой». Они начали изучать основы жизни без зрения. Эрик сразу возненавидел эти уроки.

— Если ты повесишь и сложишь свою одежду по цветам, то будешь иметь представление о том, что друг другу подходит, — разум Чарльза излучал такую искренность и надежду, что это напомнило Эрику эфемерное шипение сладких пузырьков в его первом 7-Up’е. — Чёрное с чёрным, белое с белым и так далее.

— Какое тебе до этого дело? — Эрик сидел в своей комнате на стуле, прослеживая все металлические контуры, до которых мог дотянуться, не только к комнате, но и по всему поместью. Его способности снова набирали силу. — Я никогда столько не парился об одежде. Думаешь, теперь я стану рабом человеческих мнений?

После недолгой паузы Чарльз ответил:

— Если твоя одежда будет сильно отличаться от других, ты будешь выделяться из толпы. Тебя будет легко заметить.

Эрик хотел бы предположить, что эту мысль Чарльз уловил телепатически, но это было не так. Это значило, что Эрик слишком очевиден, либо… либо Чарльз начинал понимать его.

Более того, он понял, что послушно тащится на занятия, потому что ему нравится удовлетворять Чарльза. Это лишь временно, он знал, — умиротворять его такими пустяками, как учиться читать шрифт Брайля. Чарльз даже купил ему печатный станок Брайля, было бы неблагодарно отказаться им воспользоваться. Он считал, что все его усилия были всего лишь обменом на настоящую кровать, еду и… скажем, добрые намерения.

Он начал думать, что Чарльз искренне верит в то, что делает правильные вещи со своими классами, и вежливым обращением, и всем этим укрытием от жестокого мира.

И как Чарльз сказал: намерения многое меняют.

Но они не меняют реальность. Они не меняют того, что уже сделано.

***

— Ты не помнишь меня, так?

Поднимая голову со стола, к которому он снова был привязан, говорить себе, что это не может снова быть этот голос. Не может.

— Не думаю, что ты знаешь это имя. Но, полагаю, знаешь это лицо.

Видеть фигуру «Доктора Шоу», появляющуюся из тени. Знать, что это Шмидт, знать, что лучше сейчас быть в аду.

Слышать его смех.

— Скучал по мне, маленький Эрик? Напомнить тебе о наших играх?

Бороться с кожаными ремнями, зная, что они могут удерживать вечно, а любой звук, любое слово или крик будут заглушаться кляпом.

— Эмма. Перенеси нас обратно в Аушвитц. Пусть Эрик поверит, что он там. Думаю, он скучал.

Грязь и колючая проволока, прах трупов родителей в безжалостном сером небе.

— Вот мы снова здесь. И теперь мы никогда не уйдём отсюда.

Только не это, всё что угодно, только не это.

— Эрик.

Хватая ртом воздух, Эрик резко сел на кровати. Каждый раз, просыпаясь от кошмаров, он пугался и ужасался потере зрения, но затем чувствовал облегчение. Темнота хотя бы была реальной.

— Ты был так напуган, что я услышал тебя. Я надеюсь, ничего страшного, что я разбудил тебя?

— Ничего, — ответил он слабым, скрипучим голосом. — Ты в комнате со мной?

— Да, я здесь, — Чарльз сделал шаг вперёд, чтобы Эрик услышал звук соприкосновения его босых ног с ковром. Его слух стал настолько острым, чтобы уловить это, либо его внимание было настолько сосредоточенным. — Я подумал, что тебе не стоит быть одному.

Будто он не был один всегда.