В тени молнии

Киззи опять вытерла нос.

– Верну им долг. С процентами. Потом. А сейчас просто… просто буду знать, что потеряла еще одну родственницу, которой можно доверять. Мне… пора идти. Сибриал не разрешает мне использовать курглас после его побоев, но кто-нибудь приготовит для меня мазь. Пробивница у тебя?

Монтего достал игрушку из кармана:

– Вот она. Не надо ее продавать.

– Но мы же должны поделить добычу.

– Мы и поделим, – ответил Монтего. – Сначала с ней будешь играть ты, потом я. По очереди.

Киззи нерешительно взяла у него игрушку. На ее губах заиграла полуулыбка. Вдруг девочка бурно задышала и едва не заплакала. Она быстро отвела взгляд:

– Спасибо, Монтего. Увидимся позже, ладно? А сейчас давай пойдем в разные стороны. Сибриал может вернуться.

Вернувшись в «Гиацинт», Монтего поднялся к себе, сел на кровать и взялся за книги. Но учеба не шла на ум; он думал о взрослых, которые обидели Киззи, и вспоминал, какой та была во время наказания – смирной, собранной, ожидающей неизбежного. В груди по-прежнему клокотал гнев. Монтего злился на Сибриала и его людей, но и на себя тоже. Он должен был сделать больше.

Недавно Киззи спрашивала его, сможет ли он убить человека. Тогда он не знал ответа, а теперь понял: этих троих он убил бы без всякого сожаления.

И Монтего дал себе слово, что в другой раз, когда кто-нибудь обидит его друга, он не будет стоять в стороне.

7

Монтего не видел Киззи две недели, но время пролетело быстро. Он пытался читать, однако бабушкина дубинка была для него привлекательнее книг, так что он проводил куда больше времени, оттачивая позы, которым Виктор учил других парней. Он подолгу стоял, вытянув руку с палкой на определенной высоте, заставляя мышцы запоминать позы, как некогда сигналы семафора. У него получалось. Позы становились привычными и естественными.

Он знал, что его время на исходе. И все же эти недели, как и многие недели его детства, пролетели в мгновение ока: в одно прекрасное утро он обнаружил, что идет к Виктору нетвердой походкой, цепенея от сознания того, что совсем скоро ему придется сопровождать Демира в академию. Это казалось унизительным – ведь он едва начал учиться искусству палочного боя. Мучило и предчувствие того, что его ждет в академии. Там наверняка будут смеяться над его акцентом, неотесанностью и низким происхождением. Однако он боялся не насмешек.

Он боялся разочаровать Адриану Граппо. И подвести бабушку.

Но как раз это и казалось ему неизбежным. Единственный вопрос заключался в том, как долго Адриана будет терпеть его позор в академии, прежде чем решит, что он безнадежен, и отправит его назад в провинцию, к крестьянам.

Внезапно его размышления прервались – кто-то оказался рядом. Обернувшись, Монтего увидел Демира: тот молча шагал бок о бок с ним, небрежно помахивая рукой, и выглядел так, будто они двое каждое утро ходили этой дорогой много лет.

– О, – невольно сказал Монтего. – Доброе утро.

– Ты использовал курглас, который я тебе оставил?

– Да, спасибо. Немного… если долго, то больно. Так должно быть?

Демир, и без того серьезный, нахмурился еще больше:

– Нет, не должно.

– Наверно, я что-то неправильно делаю.

– Хм… Кстати, ты опять не занимался.

– Занимался! – парировал Монтего. – Немного.

– Не немного, а мало.

– Достаточно.

Монтего надеялся, что его голос прозвучал уверенно.

– Недостаточно.

Эти слова повисли между ними. Неуверенность Монтего и страх разочаровать Адриану усилились, настроение сразу испортилось.

– Какая разница? – сказал он. – Я же не Граппо, как ты. Меня взяли к вам из жалости, вот и все. – Вспомнились слова Киззи: у бастардов мало обязанностей. Наверное, у нежеланного подопечного вроде него их еще меньше. – Этого хватит, чтобы окончить школу.

– Правда? – спросил Демир.

Монтего прошиб холодный пот. Стекло его дери. Он чувствовал, как его бросает от страха к браваде, затем к упрекам и опять к страху, и ненавидел себя за это. Ему нужна была ясная цель, он хотел, чтобы Граппо объяснили ему, что он должен делать и как. А он завис здесь, не зная, что ждет его и чего ждут от него, и это было хуже, чем смотреть, как умирает бабушка.

– Отдавать долги не значит проявлять жалость, – сказал вдруг Демир.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты больше не простолюдин, Монтего. Ты вошел в ближний круг семьи-гильдии.

– Я не знаю, что это значит.

– Это значит, что на твой счет существуют определенные ожидания.

– Никто не говорил мне какие. – Монтего не хотел показаться неблагодарным, просто неизвестность стала для него совсем невыносимой. – Мне дают здесь кров и еду и при этом игнорируют, меня одаривают деньгами, но не дружбой. Здесь что, все так живут? Ожидания. Обязанности. Семьи-гильдии. А я из деревни, стекло меня дери. Я крестьянин. Я к такому не привык. Единственное, что мне здесь знакомо, – это…

Монтего умолк.