В тени молнии

Еще бы не бояться. Даже в провинции все знали, что с гласдансером шутки плохи. Правда, Монтего никогда не понимал почему. Потому что гласдансер может убить мыслью? Ну и что? Он, Монтего, тоже может. Только он будет думать о том, как задушить человека, а не как проткнуть его стеклом.

Пока они разговаривали, в класс начали входить дети. Некоторые останавливались, чтобы поздороваться с Киззи, и тогда она знакомила их с Монтего. Одни вели себя вежливо, другие даже не замечали его присутствия – в лучшем случае бросали любопытные взгляды на провинциального гиганта без эмблемы семьи-гильдии. Около часа дня Киззи зашла в класс и знаком велела Монтего идти за ней. Он вошел и встал у порога, оглядываясь.

Комната была полукруглой, как арена для палочного боя, только без песка, а вместо скамей стояли, тоже в виде амфитеатра, небольшие деревянные столы. Внизу была кафедра, на стене за ней висели большие грифельные доски с именами выдающихся исторических деятелей. Свободных мест почти не осталось, и только в первом ряду, вокруг Демира, зияла пустота. Монтего пошел туда, и вдруг кто-то потянул его за рукав.

– Садись здесь, рядом со мной, – сказала ему Киззи.

– Но Демир там совсем один.

– Еще бы! Кто же сядет рядом с гласдансером.

– Я сяду.

Он оставил Киззи, спустился вниз и кое-как втиснулся за маленький стол, расположившись бок о бок с Демиром. Тут же появилась Киззи и уселась рядом, бросив на Монтего непроницаемый взгляд.

– Ну, как учитель, соответствует требованиям? – спросил Монтего Демира, многозначительно взглянув на преподавательницу, готовившуюся к уроку.

Демир слегка покачал головой.

Монтего пожал плечами и разложил свои книги так же, как сделал Демир: два учебника по истории на стол, остальные – в стол. Потом стал озираться, стараясь уловить общее настроение в классе и не уставая поражаться тому, что видит так много детей в одном месте. Во всей его деревне не было столько людей, сколько… Он остановил себя. Хватит уже сравнивать все с деревней. Если он не прекратит этого делать, то никогда не вырастет из своего прошлого. Там одна жизнь, здесь – другая. Ничего, он справится.

Тут Монтего заметил, что в ухо каждого ученика вставлено маленькое фиолетовое стеклышко, и испугался, вспомнив, что не захватил свое. Он повернулся, чтобы признаться Демиру в своей ошибке, и обнаружил, что стекло уже лежит на его столе. Лицо Демира оставалось совершенно бесстрастным, но Монтего мог поклясться, что его глаза улыбались.

Монтего не любил годглас. При долгом ношении у него начинали чесаться подмышки, к тому же при его природной силе и скорости некачественный форджглас, которым пользовались на рыбацких лодках, был ему не нужен. Но похоже, здесь без годгласа не делалось вообще ничего, и Монтего вставил кусочек стекла в пирсинг на мочке левого уха. В ухе тут же чуть слышно загудело, по телу прокатилась легкая магическая вибрация, мозг ответил небольшим толчком, похожим на отзвук далекого землетрясения. Мысли будто задвигались с удвоенной скоростью, и сразу заболела голова.

Учительница постучала тростью по ближайшей к ней грифельной доске с именем, окинула собравшихся взглядом, ненадолго задержавшись глазами сначала на Демире, потом на Монтего, и приступила к лекции.

Она говорила быстро, ее слова сопровождались шорохом сотен грифелей, скользивших по миниатюрным дощечкам. Ученики записывали имена и даты, запоминали их, потом стирали и делали новую запись. Монтего заносил все на дощечку с легкостью, но его утомлял витглас. Лекция все тянулась и тянулась. Ему захотелось в туалет. Лекция продолжалась. У него стало зудеть в подмышках, сначала немного, потом все сильнее и сильнее. Он изо всех сил удерживался от того, чтобы почесать их, и в итоге вспотел.

Когда все это стало невыносимым, Монтего незаметно вынул из уха витглас, сунул его в карман и с облегчением вздохнул: зуд сразу прошел. Но в туалет хотелось по-прежнему.

А еще без витгласа стало гораздо труднее поспевать за учительницей. Монтего продолжал записывать и стирать, но слова путались. Лекция шла уже второй час, он окончательно выбился из сил.

И тут на его парту обрушилась трость. Монтего подпрыгнул и, вытаращив глаза, уставился на полную женщину. Видимо, он уже давно ничего не записывал, и, судя по выражению ее лица, она заметила это.

– Угасаешь, мальчик? – спросила учительница.

– Я прошу прощения, мэм.

– Леди Нанетт, – поправила она.

– Я прошу прощения, леди Нанетт.

– Хм… – ответила она. – Наш гость из провинции. – (От ее тона волоски на руках Монтего встали дыбом, и он поймал себя на том, что затаил дыхание.) – Как тебя зовут?

– Монтего.

– Монтего… а дальше?

– Монтего… аль Боу.

Раздались смешки, и Монтего почувствовал, что краснеет. У него пересохло во рту. Он ссутулился, жалея, что не может провалиться сквозь землю. И зачем только Демир сел в первом ряду, где он оказался спиной ко всем, кто сейчас смеется над ним? В груди шевельнулась ярость. Неужели он не может и дня прожить без того, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю? Так он к концу месяца вернется в провинцию!