В тени Обсидиана

– Проверяйте каждые полчаса, – обратился Гелиодор к часовым. – Двоих воинов я вам тут оставлю. Если температура начнет падать, сразу во дворец. И снимите доспехи.

– Так точно, – хором ответили воины.

Правители поднялись из подземелья. Светало, и в предрассветной серости было видно, как постепенно отогревается земля. Возле больших костров образовались огромные проталины, где вовсю зеленела трава.

– Сейчас солнце взойдет, и от заклятия Жадеиды не останется и следа. Если бы не гибель воинов, можно было бы сказать, что мы легко отделались, – сказал Варисцит.

– Не только гибель воинов омрачает эту ночь. – Алекс судорожно сжал кулаки. – Эта ночь унесла жизнь Празета.

– Как? – закричали все одновременно.

– Он замерз насмерть, я не успел его спасти…

В полнейшем молчании они дошли до крыльца. Часовых, застывших в вечном карауле, уже унесли. Дверь теперь легко открывалась, поэтому правителям не пришлось лезть через окно.

У зала советов Александрит остановился.

– Он здесь. Можете попрощаться, – и он распахнул двери. Возле Празета уже собрались другие обитатели дворца.

Хотя по-прежнему стоял лютый холод, они все пришли в зал советов, чтобы отдать дань уважения тому, кого так любили.

Раньше в Драгомире относились к смерти философски. До проклятия Жадеиды мало кто умирал, не достигнув преклонного возраста. Целители лечили все болезни, за исключением смертельных ран. Чаще всего драгомирец чувствовал, когда придет его последний день. Он успевал попрощаться с родными и близкими, затем засыпал и ночью переходил в мир забвения. Утром его с почестями провожали и отправляли лодку с телом в древний океан.

Когда над миром нависло проклятие Жадеиды, смерть стала приходить внезапно, не разбирая, кто перед ней. Она забирала тех, кто мог бы прожить еще долго, и люди стали бояться и проклинать ее.

Правители встали вокруг скамьи, на которой лежал их общий наставник и друг. Обитатели дворца тихо покинули зал советов, давая им возможность проститься с Празетом наедине. Двери тихонько закрылись, в зале воцарилась полная тишина.

– Вряд ли ты успел бы что-то сделать. Он жил на самом верху, поэтому замерз в первую очередь, – сказал Сардер. – Это было его желание, он хотел дышать природой и быть поближе к небу.

– Да, – согласилась Криолина, изо всех сил борясь со слезами. – Зато он ушел без страданий. Я каждый день этого боялась. Ведь никто не смог остановить его, и он продолжал лечить. Судьба любила его, поэтому подарила легкую смерть.

Правители закивали.

Празет был величествен и красив. Даже сейчас, когда его душа отправилась путешествовать в мир забвения, он внушал глубокое уважение и душевный трепет.

– Ну что же, – тяжело вздохнул Гелиодор, – нужно достойно проводить его и наших воинов.

Наконец-то солнце коснулось промерзшей земли, и ледяная корка, сковавшая ее, начала понемногу таять. Люди торопились распахнуть окна и двери, чтобы впустить в жилища тепло солнечных лучей.

По дорогам Драгомира побежали громкоголосые ручьи, а крыши украсились звонко капающими сосульками. Если бы не всеобщее горе, охватившее Манибион, люди могли бы оценить красоту искрящегося льда, который причудливо таял, образуя узоры в проталинах. Но никто не смотрел на это великолепие. Сосульки сбивали длинными палками, а ручьи сразу же осушали огненными струями. В Манибионе поселилась печаль.

11

На рассвете Луне приснился странный сон. Или это был вовсе не сон, а реальность. Только загадочная и непонятная, наполненная неясными звуками, шорохами и белесой дымкой. По крайней мере, холод, пробравший Луну, когда она выбралась из-под большого крыла Лунфича, был вполне реален.

Потом она непонятно как снова оказалась около теплого бока хранителя и, отогревшись, провалилась в глубокий сон.

Поэтому, проснувшись утром, Луна никак не могла решить, что это было. Земля уже окончательно прогрелась, и девочка решила, что пора будить хранителя.

Тот лениво отмахивался, пытаясь прикинуться глухим, а еще лучше мертвым.

– Лунфич! Прекращай изображать любимого тюленя! Вставай, мне не терпится тебе кое-что рассказать!

– Я не тюлень, – проворчал Лунфич, не открывая глаз. – Я самый обаятельный и привлекательный хранитель, обладающий невероятной выдержкой, которая помогает мне терпеть самую непоседливую во всем Драгомире подопечную.

Лунфич наконец-то открыл глаза и потянулся, чуть не сбив девочку с ног. Затем уменьшился до привычных размеров и, звучно фыркая, умылся ледяной росой. Луна, наспех жуя семечки бориностика, начала рассказывать:

– Мне приснился такой странный сон!

– Какой? – меланхолично спросил Фиччик, сосредоточенно разгрызая свою порцию.

– Очень странный и непонятный, – задумчиво ответила Луна. – Я понимала, что нахожусь во сне, но в то же время мне казалось, что это все происходит в действительности.

– Что-то ты так много наговорила, что в твоей действительности и нереальности я запутался, – недовольно скривился хранитель.

Он не выспался, и даже семечко бориностика не смогло привести его в хорошее настроение, так как на третий день этот необыкновенный вкус уже казался обыкновенным.