В тени Сфинкса

3. X. 2039. По-прежнему веду одинокую жизнь. Сегодня, просматривая ежеквартальник «Родная бустория» (я только что на него подписался), с изумлением обнаружил в нем имя профессора Троттельрайнера. Опять пробудились во мне наихудшие опасения. А вдруг все то, что со мной происходит — лишь непрерывная цепь фантомов и миражей? В принципе это возможно. Разве «Психоматикс» не расхваливает сейчас слоистые пилюли (стратилки), вызывающие многослойные видения? Кого-то, к примеру, увлек сюжет «Наполеон под Маренго»; сражение выиграно, но к яви жаль возвращаться, и здесь же, на поле битвы, маршал Ней или кто там еще из старой гвардии преподносит ему на серебряном блюде другую пилюлю, тоже иллюзорную, правда, но это неважно — главное, она открывает ворота очередной галлюцинации, и так ad libitum[35]. Гордиевы узлы я привык разрубать сам; поэтому, проглотив телефонную книгу, чтобы узнать номер, я позвонил Троттельрайнеру. Это он! Встретимся за ужином.

* * *

3. X. 2039. Третий час ночи. Пишу смертельно усталый, с поседевшей душой. Профессор запаздывал, пришлось его подождать. В ресторан он пришел пешком. Я узнал его издали, хотя теперь он гораздо моложе, чем в прошлом веке, и к тому же не носит ни зонтика, ни очков. Увидев меня, он, похоже, растрогался.

— Как же так, — спросил я, — вы не на машине? Что, автобрык? (Самовзбрыкивание автомобиля, это случается.)

— Нет, — ответил профессор. — Я уж лучше per pedes apostolorum…[36] — Но как-то странно усмехнулся при этом.

Когда кельпьютеры отошли, я начал выспрашивать, что он делает, но почти сразу же проговорился о своих подозрениях насчет галлюцинаций.

— Да что вы, Тихий, ей-богу! Какая галлюцинация! — возмутился профессор. — С тем же успехом я мог бы подозревать, что это вы мне мерещитесь. Вас заморозили? Меня тоже. Вас разморозили? И меня разморозили. Меня еще к тому же омолодили, ну, реювенил, десенилизину вам это ни к чему, а я, если бы не основательное омоложение, не мог бы уже работать бусториком!

— Футурологом?

— Теперь это слово значит нечто иное. Футуролог готовит будильники, то есть прогнозы, а я занимаюсь теорией. Дело совершенно новое, в нашу с вами эпоху неизвестное. Что-то вроде языкового предсказания будущего — лингвистическая прогностика!

— Не слышал. И в чем же она состоит?

Хотя я спрашивал скорее из вежливости, чем из любопытства, он этого не заметил. Кельпьютеры принесли нам заказ. К супу подали шабли урожая 1997 года. Хорошая марка, я ее очень люблю, потому и выбрал.

— Лингвистическая футурология изучает грядущее под углом трансформационных возможностей языка, — объяснил Троттельрайнер.

— Не понимаю.

— Человек в состоянии овладеть лишь тем, что может понять, а понять — лишь то, что выражено словами. Не выраженное словами ему недоступно. Исследуя этапы будущей эволюции языка, мы узнаём, какие открытия, перемены, перевороты в обычаях этот язык сможет когда-нибудь отразить.

— Очень странно. А на практике как это выглядит?

— Исследования ведутся при помощи самых больших компьютеров: человек не может перепробовать все варианты. Дело тут, главным образом, в вариативности языка — синтагматически-парадигматической, но квантованной…

— Профессор!

— Извините. Шабли, скажу я вам, превосходно. Легче всего это понять на примерах. Дайте, пожалуйста, какое-нибудь слово.

— Я.

— Как? «Я»? Гмм… «Я». Хорошо. Мне придется в некотором роде заменять собою компьютер, так что я упрощу процедуру. Итак: Я — явь. Ты — тывь. Мы — мывь. Видите?

— Ничего я не вижу.

— Ну, как же? Речь идет о слиянии яви с тывью, то есть о парном сознании, это во-первых. Во-вторых — мывь. Чрезвычайно любопытно. Это ведь множественное сознание. Ну, к примеру, при сильном расщеплении личности. Пожалуйста, какое-нибудь другое слово.

— Нога.

— Прекрасно. Что мы извлечем из ноги? Ногатор. Ноголь, или же гоголь-ноголь. Ногер, ногиня, ноглеть и ножиться. Разножение. Изноженный. Но-о-гом! Ногола! Ногнем? Ногист. Вот видите, кое-что получилось. Ногист. Ногистика.

— Но что это значит? Ведь эти слова не имеют смысла?

— Пока не имеют, но будут иметь. То есть, могут получить смысл, если ногистика и ногизм привьются. Слово «робот» ничего не значило в XV веке, а будь у них языковая футурология, они, глядишь, и додумались бы до автоматов.

— Так что же такое ногист?

— Видите ли, как раз тут я могу сказать точно, но лишь потому, что речь идет не о будущем, а о настоящем. Ногизм — новейшая концепция, новое направление автоэволюции человека, так называемого homo sapiens monopedes.

— Одноногого?

— Вот именно. Потому что ходьба выходит из моды, а свободного места все меньше и меньше.

— Но это же чупуха!

— Согласен. Однако такие знаменитости, как профессор Хацелькляцер и Фёшбин — ногисты. Вы ведь об этом не знали, давая мне термин «нога», не правда ли?

— Нет. А что значат другие ваши словечки?

— Вот это пока неизвестно. Если ногизм победит, появятся и такие объекты, как ноголь, ногиня и прочее. Ведь я, дорогой коллега, не занимаюсь пророчествами, а лишь изучаю возможности в чистом виде. Дайте-ка еще слово.

— Интерферент.