В тени сгоревшего кипариса

Боец затаскивает ротного внутрь перекошенного сарая. Часть крыши провалилась внутрь, одна стена разъехалась ворохом бревен. Большая часть постройки залита водой, но в дальнем углу есть сухое место. Ерофей морщится от боли – к левой ноге возвращается чувствительность. Стаскивает с лейтенанта сапоги, потом комбинезон. Штанины пропитаны кровью – срезает ножом. Рвет на полосы свою нижнюю рубаху, бинтует изрубленные осколками ноги. Повезло ротному – рикошетом досталось, кости целы. Повторяет процедуру с левой рукой Клитина. Укутывает тело ротного в плащ, садится рядом, опирается спиной на стену сарая. В правой руке – пистолет. Светает. Дальше ползти нельзя. Пока. Можно отдохнуть. До вечера.

Майор Барышев сидит на башне командирского танка, сжимает нагрудный переключатель радиостанции. В темноте не видно, но косточки кулака побелели. Майор хочет отменить собственный приказ. Нельзя.

В наушниках треснуло:

– За моей машиной, в колонну, на максимальной, вперед!

Странно, обычно снятый ларингофонами голос отличается от голоса живого человека. Узнать говорящего можно, но все-таки разница есть. Голос Клитина всегда звучит одинаково. Почему-то одинаково неприятно. Что тут скажешь – лейтенант не девка, чтобы всем нравиться.

Справа засверкали вспышки дульного пламени – итальянцы со страху лупят из винтовок по перебравшимся через ручей танкам. Барышев подался вперед, большой палец комбата словно прирос к тангенте…

Резкий, хлесткий выстрел танковой пушки, хлопок разрыва. Очереди ДТ.

– Зря… – шепчет майор, но он здесь, а Клитин – на том берегу, ему виднее.

Танки Клитина, все четыре, прошли мимо остатков разбитого тяжелыми снарядами моста, прорвались через село и скрылись за склоном холма, только звук моторов, отражается от скалистых обрывов, мечется над рекой.

– Да, не БэТэ, – вздыхает сидящий рядом Окунев. Опять мысли читает. Не батальонный комиссар, а натуральный Вольф Мессинг.

– Похоже, прорвались…

– Сглазишь, – шикает майор, и будто по команде над холмами взлетают сразу три осветительные ракеты. Несколько мучительных секунд кажется, что пронесет, что этот свет – просто бессильная попытка итальянцев сделать хоть что-нибудь, вроде обстрела танка из винтовок. Потом ударили пушки.

– Осколочным! Живей, сука! Есть! Дава… – кто-то из командиров танков случайно прижал тангенту и его команды пошли в эфир.

Барышев заставил себя дослушать до конца, потом медленно стащил с головы шлем.

– Всё?

– Да. Ты сколько выстрелов насчитал?

– Больше десяти, меньше двух десятков, сперва залпами били – отдельные не разобрал.

– И пять выстрелов из сорока семи. Скорострельная батарея, в упор, из темноты. Дюйма три калибром.

– Плохо.

Майор сплюнул на землю, потер виски.

– Хорошего мало. Придется дуром переть, всем скопом.

– Пожгут танки, командир.

– Кто-то доберется. Город надо взять. Пушки сомнем, греки остальное доделают. Собирай людей, комиссар, говорить будем.

Догорают костры, у которых комбат разговаривал со своими бойцами. Добровольцы расходятся по машинам с лицами злыми и сосредоточенными – задача ясна, трусов среди танкистов не нашлось, сумасшедших, желающих героически погибнуть в первых рядах – тоже.

Хотя… Это что за радостная рожа?

К Барышеву проталкивается боец из взвода связи, поскальзывается, взмахивает руками, чудом остается на ногах. Подбежал. Запыхался. Так торопился, что не сразу может выговорить рвущиеся из груди слова:

– Товарищ… майор… Вас… – хакает, как паровоз, понять невозможно.

Наконец боец делает усилие, собирается и выпаливает главное:

– Котовский на связи, просит вас, срочно!

Есть мнение, что бегущий командир в мирное время вызывает смех, а в военное панику. Глупости, применимые лишь к раскормленным тыловым крысам. Майор сам не заметил, как оказался у радийной машины, как выхватил у связиста наушники.

– Барышев у аппарата!

Глава 4 Здесь вам не равнина…

Желающих говорить ветер заставляет поворачиваться к себе спиной – иначе слова рискуют, не сорвавшись с губ, провалиться в желудок.

– Кара, сколько у тебя бойцов на этом берегу?

– Четыреста пятьдесят восемь. А что?

– Еще моих тридцать. Не получается триста спартанцев, лишних много.

Грек пожимает плечами.

– Хочешь войти в историю как второй Леонид?

Котовский улыбается:

– Для этого я слишком болтлив.

За сутки неугомонные приятели облазили долину от края до края. Греки перетащили трофейные пушки на новые позиции, деловито приспосабливают к обороне строения и каменные изгороди. Алексей половину танков установил на позициях эвзонов, остальные будут резервом для контратак.

За военными приготовлениями с тревогой наблюдают жители селения. Один из стариков битый час таскается за Карагиозисом, близко не подходит, но и дальше, чем на два десятка шагов не отстает. Вот и теперь маячит поодаль. Сидел бы дома, погода собачья – снег валит, холодно – ветер выдувает из организма остатки тепла, сырая одежда защищает плохо.

Котовский мотнул головой – глупые мысли. Дед здесь живет, еще бы ему не волноваться. Алексей махнул рукой, приглашая старика на разговор.

– Отец, ты по-гречески понимаешь?