В тени сгоревшего кипариса

На неразведанных своевременно минных полях погибли три севастопольских эсминца. Обстрел порта провели линейный корабль «Парижская Коммуна» и тяжелый крейсер «Каганович», дальности их орудий хватило. До двадцатого мая советские бомбардировщики ударов не повторяли – город был затянут дымом от пожаров нефтехранилищ, элеваторов, портовых сооружений и железнодорожного вокзала настолько, что невозможно было найти цель.

Над полями сражений в скоротечных воздушных боях сцепились сталинские соколы и увешанные крестами асы Геринга. Итоги боев оказались неожиданностью для командования обеих сторон: на каждый сбитый «мессер» или «юнкерс» приходится три-четыре «ястребка» и СБ. Прекрасное соотношение? Но ведь это не битва за Британию, к исходу третьего дня боев истребительные части люфтваффе уже на грани истощения своих ресурсов, а советских самолетов в воздухе все еще много! Безусловное господство в воздухе только над Белоруссией – там собрана треть истребительных эскадр Германии. А на флангах ситуация обратная, особенно под Ригой – пользуясь нейтралитетом Финляндии Советы перебросили сюда авиацию Балтийского флота и большую часть сил Ленинградского военного округа.

Геринг срочно перебрасывает на восток немногочисленные эскадры из Франции и Голландии, выпускники летных школ перегоняют выпущенные заводами машины, но этого уже не хватает.

В Албании немцам удалось разгромить одну из греческих дивизий, однако решительного перевеса это не принесло, эпирская армия греков, медленно пятясь, отходит в сторону греко-албанской границы. На линии Метаксаса14 греки без особых усилий остановили атаку восемнадцатого армейского корпуса. Оборонительную линию обошел по территории Югославии двадцать третий армейский корпус. При поддержке авиации ему удалось прорвать греческую оборону в долине Вардара, к месту прорыва выдвигаются дивизии пятой танковой группы.

* * *

Утро привычно начинается с лая зениток и нарастающего рева моторов в голубой пропасти неба. Странно – даже на слух чужие и свои различаются без труда. С севера наползает угрюмый, давящий гул, разбавленный обиженным завыванием. Навстречу ему с ближайших аэродромов рвется веселое, звонкое или басовитое гудение моторов «ястребков», «харрикейнов» и «гладиаторов». На плоскостях многих истребителей рядом с греческими белыми появились красные пятиконечные звезды. Волны самолетов сталкиваются, перемешиваются. Если не поднимать глаза, кажется что где-то там, наверху отрывают от рулонов новые портянки. Время от времени из круговерти крылатых машин вываливается то одна, то другая, кувыркаясь, сыплется к земле – из пропасти неба падают только вниз.

– Опять наших сбивают, – провожая взглядом горящий биплан, сплевывает на землю Котовский. От невозможности вмешаться потеют ладони и сводит челюсти.

– Крестатые тоже падают, – Фунтиков не спорит, просто отмечает факт. – Бомберов сбивать труднее, живучие. К городу и порту прорываются только одиночки, это главное.

Котовский в ответ роняет затейливую словесную конструкцию, в которой непечатными словами сконцентрировано его отношение к творящемуся в небе безобразию. По всей границе идут бои, а первый добровольческий танковый батальон третьи сутки, задрав лица к небу, следит за воздушными схватками. Сидеть в кустах, укрывшись маскировочными сетями, особенно невыносимо потому, что знаешь – такие же бои идут над Минском, Киевом и Одессой, и чем больше фашистов пойдет на удобрение греческих полей, тем меньше их будет топтать советскую землю.

– Командиров к комбату!

Посыльный орет изо всех сил, старается перекричать вой авиамоторов. Слышно плохо, и, проорав команду в одном месте, боец бегом несется в расположение самоходчиков.

Котовский на радостях крепко хлопает Фунтикова по плечу:

– Что, капитан, пощупаем Адольфа за вымя?

– Не кажи «гоп», Леха, смотри, не слейся ненароком. В запале-то. – Фунтиков еще раз поднимает глаза к небу. – Если нас поднимают, значит, фронт прорван.

– Фигня дело, заштопаем. Пошли, брат, задачу получать.

Танкисты привычно, экономными движениями сбрасывают с машин маскировку. Фигурки в черных комбинезонах обманчиво медлительны, никакой суеты, но батальон собирается стремительно. Проходят считанные минуты, и от танков доносится визг стартеров, который быстро сменяется рокотом прогревающихся моторов. В наушниках четкие, спокойные доклады о готовности к началу движения. Ветераны. Битые, стреляные, золотой фонд войны.

Барышев ерзает на башне, поправляет под собой плоскую подушечку из итальянского шинельного сукна – уж больно заразителен оказался пример командира второй роты, после последнего боя с макаронниками такая есть даже у самого последнего писаря. Да и удобно на ней сидеть, чего уж там.

– Ветка, я главный, двинулись!