В тени шелковицы

К примеру, в верхнем ящичке мне попалась большая красная пуговица. Я сразу узнал ее. Такие пуговицы были на жакете у тети Амалии, той самой, что умерла от чахотки в первые послевоенные годы.

В лютый мороз дед повез свою младшую и самую любимую дочь к доктору, и, когда он снял ее с телеги, задыхавшуюся в приступе мучительного, неудержимого кашля, и понес на руках в приемную, тетя Амалия, вся посиневшая от холода, вдруг улыбнулась и блаженно вздохнула. Дед спросил: «Амалюшка, тебе лучше?» Она кивнула и прикрыла глаза. В приемной дед уложил ее в глубокое кресло и пошел за врачом, который как раз принялся за вкусный обед на другой половине дома. Когда немного погодя дед вернулся в приемную, дочь тихонько ждала, свернувшись в кресло в той же самой позе, в какой он ее оставил. «Амалюшка, доктор сейчас придет, — сказал дед и снова спросил, как незадолго перед этим: — Тебе лучше?» Но дочь не ответила, тогда он пристальнее всмотрелся в ее лицо и с ужасом обнаружил, что на его меньшую снизошел вечный покой. Когда после в дверях приемной появился жующий на ходу доктор, дед стянул малахай с головы и тихо пробормотал: «Не извольте беспокоиться, ей уже лучше, пан доктор».

В следующем ящичке тоже какая-то мелочь. Ремень, служивший деду для правки бритвы, — ныне ненужная, забытая вещь, а тогда нечто необыкновенное, чудо из чудес. Таинство свершалось один-два раза в неделю и протекало всегда одинаково. Дед вешал ремень на крючок и плавными, протяжными движениями принимался водить бритвой по туго натянутому ремню до тех пор, пока она не становилась такой, какой ей следовало быть. Потом дед намыливал лицо и при этом не забывал мазнуть кисточкой по щеке мальчугана, таращившего на него большие синие глаза, затем садился у окна, устанавливал зеркало так, чтобы удобнее было в него смотреться, и начинал бритье.

А вот еще выщербленный складной ножик, сущий клад по тем временам. Я всегда брал его с собой во время вечерних набегов на дыни. Владельцы участков, где росли дыни, бдительно охраняли свои наделы, и стянуть дыню было не так-то просто. Иной раз приходилось чуть ли не километр ползти на брюхе, чтобы не привлечь внимания сторожей. А коль скоро это доставалось нам такой дорогой ценой, то мы и не хватали первое, что попадется. Прежде чем сорвать дыню, мы вырезали в ней небольшой треугольничек, пробовали на вкус и, только если дыня была сладкая, уносили с собой. Похищенные дыни мы прятали в тайниках и на другой день после удачного ночного набега пировали так, что у всех заболевали животы.

Еще я нашел в комоде старый железнодорожный билет. Много лет назад он послужил кому-то для поездки в Тренчин вторым классом пассажирского поезда. Кто был этот человек и что он делал в Тренчине? — ломал я себе голову.

Подобных мелочей в комоде набралось изрядно, и каждая пробуждала воспоминания. Я проторчал у комода битый час.

Еще я обнаружил в доме потемневший от времени шкаф, стул с треснутой спинкой, полки, уставленные пустыми рюмками и бутылками, а за дверью маленькой комнатки — старинную изразцовую печь, которой в пору моего детства в доме еще не было.

Я обошел все комнаты и вернулся на кухню. Распаковал чемодан, вытащил подарки для дядюшки и для Маргиты и вышел из дому. Какое-то время я раздумывал, нужно ли запереть дверь. И решил не запирать, только прикрыл поплотнее.

Дядюшка был уже дома. Он стоял у крыльца и курил.

— Ну, здравствуй, — приветствовал он меня. — Что, ходил смотреть? — Он кивнул в сторону дедова дома.

— Да, — ответил я.

— Ну и как? — спросил дядя.

— Да надо бы оштукатурить, заново облицевать, перекрыть крышу.

— Тридцать тысяч, — сказал дядя.

— Уж ты скажешь, — усомнился я, проявив тем самым полное свое неведение в подобных делах.

— Еще, поди, мало будет, — продолжал дядя. — Меньше чем за сорок крон в час ни один мастер не согласится. Да плюс хорошая жратва и бутылка водки в придачу, — перечислил дядя условия, без соблюдения которых нынче мастера не заполучишь.

Маргита услышала голоса и тоже вышла на крыльцо. Увидев ее в дверях, я вспомнил про подарки.

— Маргита, — сказал я, — я привез тебе подарок, — и вытащил приемник из упаковки, включил его и настроил на какую-то танцевальную музыку. — На, возьми, пусть он тебя развлекает, да бери же, — настаивал я, видя, что она не решается его взять.

Я насильно вложил приемник ей в руки и спросил дядю:

— А что ваши часы, ходят?

Я прекрасно знал, что часы уже лет десять висят без дела на гвоздике в комнате, но по тактическим соображениям начал издалека — дядюшка был крепкий орешек, еще потверже Маргиты.

— Черта с два они ходят, их уж и чинить никто не берется. Весной попал я в город, показал было их часовщику, а он как на меня накинется, я скорее ходу из мастерской, — словоохотливо отозвался дядя. — Чего, мол, вы с ними пристаете, раз пять уже их сюда таскали, не чинят теперь часы такой марки, запасных частей к ним нет.

— Стало быть, вам нужны новые.

— Мне нужны? Мне ничего не надо, — ответил дядя, видно заподозрив, куда я клоню.